не прикрывая рта, — почему они и не остановили напоследок комбинаты? С вашего благословения и с вашей же помощью. А только убили диспетчерскую систему. Что-то не вижу логики. Почему?
Службист поморщился, вздохнул:
— Вы сейчас попрекаете меня неточностями и издержками нашей работы, не больше. Мне и без вас придется писать в центр записку с разъяснениями, как именно развивались события и почему не удалось реализовать самый логичный, как вы говорите, сценарий. Вот и вам зачем-то понадобились детали… а смысл?
— Хорошо, пускай это не мои проблемы. Спрошу о себе лично. Ваши люди работали со мной там, в столице, обыскали мой ноутбук, взяли мне обратный билет, я зачем-то был нужен вам здесь. Вы планировали эту встречу — еще тогда. Скажете, нет?
— Конечно, нет. Вы не представляете, Олег, в каком цейтноте, с каких колес приходится сейчас работать. Ни о каких многоступенчатых схемах не может быть и речи, к сожалению. Разумеется, мы вас вели, не упускали из виду, держали про запас…
— И за что такая честь?
— Но это же очевидно. Поставьте еще кофе, пожалуйста. Как только вы поселились в том же регионе, где развернул свой проект Виктор Винниченко, стало ясно, что рано или поздно все замкнется на вас. Так происходит всегда. В решающие, поворотные моменты непременно всплывают на поверхность старые связи, старые дружбы, старые долги. Именно поэтому в нашем ведомстве не принято уничтожать архивы.
— Не знаю, как там у вас. Лично я свои уничтожил.
— Да, конечно. Просто жить, спокойно распоряжаться собственной жизнью и только ею, такая вот свобода. Правильно?
Олег сглотнул, побарабанил пальцами по столу:
— Все-то вы обо мне знаете.
Службист пожал плечами:
— У нас хороший информатор в этом регионе. То, о чем я говорил: старые связи самые надежные, мы с ней работаем еще с девятнадцатого года. Разумная женщина, она и тогда пыталась вас спасти.
— Неправда.
Выговорилось коротко и глухо, само собой, рефлексом сужающегося от боли зрачка, дергающейся ноги под резиновым молотком. Неправда! — и в ту же секунду осознал во всей безвариантной полноте: конечно, правда, ну разумеется, иначе и быть не могло, я должен был догадаться. Да, собственно, и догадался почти, как только начал получать ее письма, как только мы встретились в «Колесе», и смеялись, и было так хорошо. Но не уловил тревожного сигнала, отмахнулся: мало ли кто может попасться на пути, зато теперь есть кому забрать птенцов из пустого дома…
Я так и не начал придавать ей значение — даже когда она взяла да и возникла в моей жизни, на моем пороге, без слов, без объяснений, просто как часть внезапной весны. Да, с ней было легко и весело; но стоило мне сесть за клавиатуру чужой и временной машины, как чужая временная женщина вообще забылась, перестала если не существовать, то иметь отношение ко мне.
Мог бы и поразмыслить. Хотя бы о том, с чего б это вдруг ей заявляться в мой дом, да еще накануне мирового кризиса. Она же, в конце концов, замужем, и дети у нее, кажется, есть, рассказывала еще тогда, в «Колесе»… Но мне-то было все равно. Я давно разучился думать о чужих жизнях вне того сегмента, в котором они пересекаются с моей.
А ведь я не поехал бы сюда с Виктором, если б она меня не уговорила. Это к тому, если ли у них время и резервы для многоступенчатых схем.
Службист смотрел сочувственно, молча. Когда закипел чайник, встал и сообразил два кофе, такой заботливый и хозяйственный, и это за пару часов до им же предсказанной катастрофы! — вспылил Олег, но и эта вспышка вышла сонной, вялой, никакой. Взял кофе и выпил залпом, не ощутив ни температуры, ни вкуса.
— Евгений Валентинович, — негромко сказал службист.
Олег не стал поправлять.
— Вспомните, тогда по делу о салатовом мятеже проходило много народу, но по-настоящему ведь пострадали вы один. А Виктор Винниченко, Татьяна Краснова… не буду напоминать, сами знаете. Неужели вы не видите, что они вас подставляют и в этот раз? В том, что произойдет — уже происходит — в мире, снова окажетесь виновны только вы. Никто не позволит вам, как вы, похоже, надеетесь, отстроить затем на руинах свою частную жизнь и свободу в вашем понимании. Пройдемте в диспетчерскую, Олег. Хочу все-таки сориентировать вас в цифрах.
Он встал из-за стола, и Олег поднялся тоже. Черт, жалко, что это другой, не тот же самый, вот было бы хорошо, красиво. Впрочем, неважно, они там у себя внимательно читают и перечитывают архивы.
— Я уже сказал вам один раз и еще раз скажу, — выговорил негромко, без точечных акцентов. — Я не буду с вами сотрудничать, ни в какой форме. Это понятно?
Конечно же, ему было непонятно, усталому службисту, не привыкшему работать в цейтноте, по ходу, с колес. Видимо, он все же надеялся, что сработает схема. Потому и приехал один, так оно, разумеется, убедительнее, но ведь и рискованнее в разы. Потому и ломанулся напролом в направлении диспетчерской, и меньше всего ожидал, наверное, попросту получить по морде.
Коротко, резко, почти без замаха. Как били в тех местах, о которых я давно запретил себе помнить, сменив жизнь и уничтожив архивы.
Со всей силы вспышки-воспоминания. С болью в косточках.
С наслаждением.
Службист отлетел на другой конец кухни странно легко, будто мяч, и тем более неожиданной тяжестью загремел об холодильник, сметая на пол микроволновку вместе с тумбочкой и напоследок зацепившись головой об угол мойки; невероятный лязг и грохот потряс, кажется, лесную тишину на километры вокруг. Олег скорее недоуменно смотрел, как тщедушная фигура в сером костюме сползла, наконец, вниз и замерла, нелепо раскинув ноги.
Подошел, присел на корточки, тронул шею над воротником. Разумеется, живой, но все равно надо поскорее убрать его отсюда. Взять под мышки, выволочь наружу и затолкать в службистский автомобиль.
Пока не увидел, проснувшись, Женька.
Но и оставлять его здесь, во дворе базы, было тоже нельзя.
Службист уже начинал не то чтобы приходить в себя, но подавать признаки жизни, постанывать, глухо мычать. Автомобиль стоял незапертый, всеми дверцами нараспашку, ключи торчали в коробке передач термоядерного двигателя. Олег забросил вялое тело службиста поперек заднего сидения, с отвращением согнул в коленях податливые ноги, припечатал дверцей. Затем обошел машину кругом и сел за руль.
Листва хлестала по лобовому стеклу, скрежетали и с хрустом обламывались о кузов сучья и ветки. Чем дальше в лес, чем непролазнее и безвозвратнее, тем лучше. Очнувшись, он, конечно, начнет первым делом вызванивать своих, вот пускай и поплутают по чаще, а потом провозятся битый час, вызволяя автомобиль. Единственное, нельзя чересчур увлекаться, мне-то возвращаться на базу пешком…
И внезапно лес кончился. Гораздо раньше, чем Олег мог предположить. Машина с разгону выехала на голый склон, затряслась на камнях, он еле успел затормозить чуть ли не над самым обрывом. Остановил двигатель, распахнул дверцу навстречу могучему и тихому выдоху моря. Вышел наружу.
Море лежало под ногами, темное, спящее, мое. Несмотря на параллельные серебристые полосы на его спине и светящуюся цепь вокруг. Несмотря ни на что. Море дышало ночной свежестью, перекатывалось невидимой зыбью на гладкой поверхности полного штиля. Катастрофа, катаклизм — все это было попросту бесстыжее службистское вранье. Я отвечаю за свое море. Оно единственное не солжет и не предаст.
Развернулся и зашагал напрямик через лес, чавкая по грязи, прыгая через поваленные стволы и пружиня на примятых ветвях кустарника. Просека, пробитая машиной, на глазах стягивалась, распрямлялась, зарастала, словно весна латала лес на живую нитку; вскоре Олегу пришлось пробиваться сквозь будто бы и нетронутые заросли. Он уже забеспокоился, как бы не потерять направление, когда,
