— Нет, сначала к Свенсену.
— Как знаешь.
Женька снова, как в аэропорту и в самолете, влип в окно, расплющив о стекло нос и губы. Мальчик, наверное, за всю жизнь ни разу не выезжал дальше пригородов столицы. Ты и сам каждый раз испытываешь странное чувство, когда попадаешь в другое, совершенно другое место. Ощущение воздуха — как будто сорвали противогаз, открыли барокамеру, широко распахнули створки пуленепробиваемого окна. Пьянящее, как чистый кислород, осознание огромности мира, многообразия его ликов, простора для полета — всего того, чего абсолютное большинство людей лишено уже два десятка лет, достаточно долго, чтобы это чувство атрофировалось, забылось, потеряло даже умозрительную ценность. В конце концов, любой пейзаж доступен по спутниковым телеканалам или в виртуальной реконструкции, чего же еще желать — возможности вылезти из уютного кресла? Человечество в полной мере доказало свою способность к оседлому образу жизни. У тебя тоже неплохо получалось. Вот только в какой-то момент катастрофически перестало хватать воздуха.
Укатанная дорога петляла среди снежных равнин и сосновых лесов, к ней подступали вплотную валуны в низко надвинутых белых шапках, в одном месте под вздрогнувшей машиной треснули обломанные ветки, и Химик встревоженно выругался, выравнивая руль. Вдали мелькнуло море невыразительным серым лоскутком, Виктор не успел обратить на него внимание Женьки, глядевшего в другую сторону. А затем оно словно догнало машину и поскользило следом, периодически скрываясь за деревьями и поворотами, но почти сразу возникая вновь. Отсюда уже недалеко до города. У Свенсена особняк в пригороде, не пропустить бы заезда.
— Будет обидно, если из-за этого борова все сорвется, — проворчал Химик. — Теперь, когда мы…
— Заткнись, — попросил Виктор.
— Заткнулся, заткнулся.
Насколько все-таки узко он мыслит, Химик, безусловно талантливый ученый и более чем практичный человек, — все равно что смотрит на мир сквозь свернутую трубочкой газету. «Будет обидно», тьфу. Нет, обидно не будет. Если Пийлс и в самом деле вышел из игры, используем какой-нибудь резервный канал, только и всего. То, что ты начинаешь прямо сейчас, слишком глобально и масштабно, чтобы сорваться из-за такой мелочи. Единственное, время. Каждый час работает против тебя, каждая проволочка или накладка может оказаться решающей, и тогда…
Действительно, обидно. Нет. Ты не допустишь.
— Сюда? — Химик указал подбородком на дорогу. — Или следующий поворот?
— Сюда.
Узкая дорога свернула к морю и вниз, отчего оно на минуту пропало, зато потом, когда черная пантера взбежала по наклонной дороге на поросшую соснами кручу, открылось все и сразу, безбрежной стальной ширью, и Женька восхищенно присвистнул. Виктор отстранил его локтем, сам по-мальчишечьи влипая в стекло, вглядываясь, проникаясь. Вот оно, море. Бесконечное и всесильное, прекрасное и непобедимое, как свобода. Всего лишь много воды. Аш-два-о.
Посередине между берегом и линией горизонта почти идеально прямой цепочкой покачивались рыбачьи лодки, похожие на косточки от фиников. Идиот он все-таки, этот Свенсен. Ничего, сейчас поговорим.
…Член совета директоров городского рыбзавода и глава региональной гильдии рыбаков Олаф Свенсен встречал их на пороге особняка, и Виктор поразился, насколько они похожи, дом и его хозяин. Оба огромные на грани фола, слегка нескладные и грузные, нарочито выдержанные в стиле суровых северных мореплавателей, который лично тебе не внушает ни капли доверия. В этом доме, где тебе еще не приходилось бывать, наверняка полно мягкой мебели, оргтехники и кондиционеров, никоим образом не вписывающихся в стиль. А что касается владельца…
Двухметровый викинг с квадратной шкиперской бородищей шагнул вперед:
— Прошу проходить. Дорога была хорошей?
— Нормально, — отозвался Виктор, выходя из машины; прошило жгучим холодом, и он пожалел, что не переоделся в аэропорту. Сделал знак Химику: оставайся, мол, в машине, и продолжением того же самого жеста позвал Женьку за собой. Выскочив на снег, парень на глазах скукожился, обхватил руками плечи, и Свенсен поспешно распахнул перед гостями дверь:
— Идите на веранду, конец коридора. Там поговорим.
Веранда в этом северном доме впечатляла: достаточно было взглянуть в загоревшиеся по-новой Женькины глаза. Весь громадный граненый многоугольник, выдающийся из стены, был прозрачным, остекленным чем-то очень толстым, явно и небьющимся, и теплоизоляционным. Но больше всего поражало даже не это, а пол, крытый неструганными янтарными досками, который на добрых полтора метра выступал за линию обрыва, нависая над морем, и небольшие волны (Женьке они, видимо, казались большими) то и дело забрызгивали веерами пены нижнюю часть стекла — с той стороны. Н-да, он живет слишком близко к морю. Опасно близко, это его ошибка, и уже нет времени ее исправить.
Свенсен присоединился к ним минут через пять. На его рыжеволосой ручище балансировал поднос с высоким кофейником и тремя крошечными чашками на блюдцах.
— Сегодня я сам в хозяйстве, — пояснил он. — Прислуга имеет выходной, дети гостят с моей мамой… бабушкой. А жена поехала в поселок, у нее там дела. Даже в выходной, — он рассмеялся. — Женат с деловой женщиной, это катастрофа.
Разлил кофе с ювелирной ловкостью, указал гостям на кресла, и вправду чересчур удобные и мягкие для подчеркнуто северного интерьера. Сел и сам, вытянув ноги через полверанды. Чашечка в его пальцах казалась смехотворно маленькой и хрупкой, словно скорлупка перепелиного яйца.
— Почему нет денег? — спросил неожиданно, будто нанес упреждающий удар в боксе.
— Деньги будут, — сказал Виктор. — Не позже понедельника. А вот лов придется свернуть. Сегодня. Уже.
— Виктор, — заговорил Свенсен медленно, как если бы двигался кругами по рингу, — вы не хотите понимать. Мы партнеры, ваш проект интересен, но не больше. Вы не знаете нашу жизнь, не хотите знать, а наша жизнь там, в море, — он указал бульдозерным жестом за стекло. — Рыба — наша жизнь. В девятнадцатый год я был мальчишка, и я ловил рыбу. Все ловили рыбу и выжили. Мы выживем всегда, потому что знаем как. Когда приходит весна, открывается сезон лова, и по-другому нельзя. Если вы не понимаете, Виктор, у нас не будет общий бизнес.
— Вы тоже не все понимаете, Олаф. Времена меняются. И рано или поздно наступает момент, когда выживает тот, кто сумел вовремя отреагировать на эти изменения. Вот вы вспомнили девятнадцатый год. Почему? Чувствуете, что подходит новый кризис?
— Не совсем так. Немножко другое.
— Расскажите. Я прилетел полчаса назад, и мне нужно знать, что именно здесь происходит, что беспокоит людей. Изменения климата?
Свенсен задумался, отступил, собираясь с мыслями, в синий угол. Женька следил за поединком увлеченно, прыгая взглядом с одного на другого; пускай смотрит, слушает, учится, ему полезно. Мобилка за все время ни разу не пискнула, и это начинало настораживать; черт возьми, ты же сам ее отключил, не уверенный, что новый секретарь справится со звонками сам, не отвлекая твоего внимания. Отвлекаться нельзя. Тем более на подобную ерунду.
— Последнее время много неправильного. Климат, да. Всю зиму не было снега, теперь нет весны, однако все знают, что весна необязательна. Не только. Трудно сказать. Много неправильных мелочей, можно кое-как объяснить каждую, но их слишком много. А значит, надо делать правильные вещи. Выходить весной на лов, даже если весны нет. Вы не хотите понять. Мы так живем.
— А если завтра начнется весна?
Викинг пожал плечами.
— Скажем, Олаф, если это я ее начну?
Женька непроизвольно глянул в окно, хлопнул ресницами. Вот кто уже, не успело пройти нескольких часов, верит тебе безоглядно и сразу, он поверил бы куда более сильному и бессмысленному заявлению, исходи оно из твоих уст. Ты умел это еще двадцать лет назад: убеждать, подчинять, влюблять в себя, вести
