климатом и курортной зоной в полстраны?!
— А ты приезжай, — посоветовал Ливанов. — Там хорошо, тебе понравится. Съездишь хоть раз — будешь совсем по-другому говорить.
Здесь тоже было хорошо. Смеркалось, дул теплый ветерок, на море поднялось небольшое волнение, и база едва ощутимо покачивалась под ударами волн. База была другая, дальняя, чуть более обжитая, годная для ночлега. Сидеть на вобравшем в себя дневное солнце ржавом железе было твердо, но тепло и приятно. Для полноты ощущений Ливанов посадил бы на колени Юльку — но она демонстративно разместилась далеко напротив, смотрела исподлобья, молчала и до сих пор обижалась. А ведь он, между прочим, сразу после всплытия извинился, хотя в душе продолжал считать свою подводную выходку смешной и удачной. И снять с Юльки купальник у него почти получилось.
— Кстати, о ресурсах, — заговорил Ливанов. — Вот возьмем ваш культурный шельф. У нас-то давно все расчистили, а здесь… Да я бы на вашем месте организовал тут такое! Дайверский экстремальный туризм, подводное сафари с монстрами, — он подмигнул обиженной Юльке, — да черт знает что можно придумать на этих развалинах! Дать широкую рекламу, и туристы ехали бы отовсюду с баблом. Для вашей, между прочим, страны.
— Для того, чтобы ехали туристы, Дима, — скучно возразил Юрка Рибер, — надо сначала построить инфраструктуру. Дороги, отели, провести водопровод и канализацию. И куда-нибудь деть здешних дайверов. Короче, сразу видно, что ты писатель.
— Да я понимаю, — махнул рукой Диванов. — Я пытаюсь объяснить, как оно было бы в нормальной стране. Без поправки на банановый… на местный, так сказать, менталитет.
— Ты не прав, — сказал Колька Иванченко. И твердо, убедительно аргументировал: — Ты абсолютно не прав. Это у вас менталитет.
— Ага, — отозвался Рибер. — Сейчас ты нам расскажешь, мол, у нас неправильные выборы, мы все под колпаком и не знаем, что такое свобода.
— Еще нас зомбируют наши масс-медиа, — подсказал Ливанов.
— Да ну вас, — отступил Колька. — Давайте лучше выпьем.
И был безоговорочно поддержан.
Они выпили на троих: застенчивые студентики уползли в домик готовиться ко сну, а Юлька пить отказывалась, хотя все по очереди ей предлагали. Сидела в своей любимой, как успел заметить Ливанов, позе — руки замком, подбородок на коленках — минимизированная донельзя и на вид совершеннейшая девчонка. Она была смешная и очень уместная здесь, в контексте этого вечера, культурного шельфа, безумной экспедиции и маловменяемой страны. Он был доволен, что удалось оставить Юльку здесь, без нее определенно чего-то не хватало бы, утратился бы вроде и необязательный, но правильный, завершающий композицию элемент. Стремительно, по-южному, темнело, и ее лица было уже не различить, а тем более его выражения. Скорее всего, еще дуется, и так оно даже интереснее.
Ливанов встал, потянулся и направился к дальнему краю базы. Поверхность моря — ему все равно казалось, что это море, хотя дайверы называли его шельфом и никак иначе — призрачно, серебристо светилась, россыпь блуждающих огоньков мерно покачивалась на волнах. Из-под ливановской ноги с грохотом покатилась банка из-под пива, или что-то вроде того, и звучно плюхнулась в воду, распугав тишину и сияние. Он вернулся к компании, разумеется, на гораздо более выгодную позицию, присев на теплый ящик у Юльки за спиной.
— …я только думаю, как лучше сделать, — говорил Колька Иванченко. — Просветить все, а потом посмотреть — или отсматривать по сегменту?
— Естественно, по сегменту, — сказал Рибер. — Если она в первом или во втором, нафига делать мартышкину работу?
— Оно, конечно, так, но ведь это кататься каждый раз на берег. И не хотелось бы прямо сейчас распаковывать аппаратуру.
— Почему?
Николай замялся, и тут прозвучал внезапный и звучный, как сигнал корабля в ночи, Юлькин голос:
— Сопрут.
Ливанов придвинулся ближе. Под ее затылком серебрились не попавшие в основной узелок волнистые волоски, похожие на свечение ночного моря. Он поцеловал ее в шею, Юлька дернулась, резко двинув назад локтем, но не попала.
— Сопрут, — покаянно подтвердил Колька. — На вашем месте я бы вообще не привозил сразу оргтехнику, ну да ладно. Я сказал ребятам, что в том контейнере всякие соки-воды, наши такого не пьют.
— Не свисти, — отмахнулся Юрка. — Я к дайверам тысячу раз ездил, и никогда ничего не крали. А ты уверен, что просветка ее покажет? Там же могло все занести песком, и даже скорее всего.
— Но сама же капсула полая! Если она разгерметизировалась, то все, кранты. Но не должна была. Знаешь, Юрка, о чем я думаю? — в Колькином голосе прорезались мечтательные, ностальгические нотки. — Если б ее нашли еще тогда, как имелось в виду, мы теперь жили бы совсем по-другому…
— А ты не купил бы коттедж на Острове.
— Это точно. Давай выпьем.
Ливанову налить не предложили, они, кажется, забыли о нем на своей общей, тихой и душевной кладоискательской волне. Удивительно вообще, как это двое немолодых, потрепанных жизнью мужиков безоговорочно поверили в легенду, основанную, насколько он понял, на газетной утке черт-те какого, еще до глобального потепления, года выпуска. Ну допустим, Колька, он дайвер, и этим, по идее, все сказано (Ливанов не до конца разобрался пока, что именно); но ведь Рибер всегда производил впечатление человека адекватного, хваткого и прагматичного. Кризис середины жизни принимает порой причудливые формы. Хотя по сути у всех он соткан по мелочам из незначительных и крупных неудач, нелюбимой работы, усталости и отсутствия счастья, и накрывает обвально и врасплох, причем независимо от страны.
Думать дальше в том же направлении не хотелось. Ливанов наклонился к Юльке, обхватил ее за плечи и жарко прошептал в шею неподалеку от уха:
— Не дуйся. Я больше не буду. Я же знаю, что ты все равно мне не дашь.
Она вывернулась, обернулась. Глаза у нее были черные, с точечками морского свечения, а ответ она вовремя не придумала, только беззвучно шевельнула губами.
— Ты смешная, — сказал Ливанов. — За это я тебя и люблю.
Утро было неподвижное, светло-сизое, мутноватое и словно слегка искаженное толстой линзой — и небо, и культурный шельф. Над водой еще держалась прохлада. Упускать дивное состояние было жалко, но хотелось полного кайфа, и Юлька вернулась в низкий душный домик, по-быстрому сварила на походной плите кофе, вышла со стаканчиком наружу и села на бочку с краю базы, свесив ноги вниз, поближе к еле слышному плеску. И кайф стал абсолютным, недостижимым, наверное, больше нигде. Оставаться определенно стоило — хотя бы ради этого.
Так называемая экспедиция, разумеется, дрыхла без задних ног. По Юлькиным расчетам, основанным на количестве пустых бутылок в контейнере, проснуться ее участники должны были не раньше полудня. Ну допустим, не считая студиков, но толку с них.
Вообще интересно, — размышляла Юлька, наслаждаясь растворением кофейного аромата в утренней дымке, горячего вкуса в мимолетной прохладе, умных мыслей в мечтательном созерцании, — почему они, северные, с таким всепобеждающим наивом уверены в своем праве на нас, на наши сокровища, на всю нашу страну? Разумеется, никакой капсулы нет и быть не может, но представим на мгновение, что она есть, что и вправду лежит на дне, замурованная в одну из многочисленных лестничных ступеней. Чья это лестница, чей затопленный город, чей культурный шельф?! Капсула принадлежит нашей стране, говорил Серега, и был прав, хоть и дурак.
А им пофиг. Они чувствуют себя здесь как дома, хозяевами, начальством! — посмотреть на того же Рибера, о Ливанове промолчим. Если они ее найдут, то и Кольке Иванченко преспокойно дадут под зад, не говоря уже о прочих дайверах, о ней, Юльке, лично и о стране в целом. А между прочим, те, кто капсулу
