приходя в себя после той драки. И общались с тех пор только короткими односложными фразами — а в метро и не поговоришь по-другому, и на бегу тоже. Так что никакого плана, никакой стратегии дальнейших действий у нас не было. Мы просто пришли. Туда, где могла быть та лестничная площадка. А могла и не быть.
— Подожди, сейчас.
Во дворе было пусто и тихо, ни одной живой души. Только негромко чирикали синички, прыгая по веткам голого осеннего дерева. Липы, я помню…
Мертвое желание. Прошлое желание. Девушка с сияющими глазами крепко держится за единственную в мире мужскую руку. Если нажать на нее посильнее, можно оттолкнуться от асфальта и взлететь. И девушка взлетает, высоко-высоко, и срывает в полете веточку липы, которая трепещет, задетая только что головой мужчины. И он улыбается, вообще-то он не понимает такого глупого ребячества, но ей, юной, сверкающей, можно все простить. А девушка опускается на землю и заглядывает ему в глаза, и притихает, все-таки они первый раз идут к нему, он обещал показать канарейку, и еще у него есть в холодильнике половина вкусного, приехавшего от бабушки торта…
А вот на этой самой скамейке сидели тогда три одинаковые старушки. И с одинаковым выражением лиц синхронно повернули головы, с увлечением следя за бурным развитием действия в нескончаемом сериале под названием «Личная жизнь наших соседей».
Боже мой, какая глупость. И как давно.
Я резко встала.
— Идем.
… — Высоко? — спросил Грег, занося палец над кнопкой лифта. Я помотала головой. Не люблю — особенно сейчас, когда настроение вполне располагает к клаустрофобии. Взяла Грега за руку, сделала шаг, увлекая его в сторону лестницы.
— Четвертый этаж.
Стандартный, безликий, никакой подъезд. По четыре двери на лестничных площадках. Четыре — на первом этаже. Четыре — на втором. Грег, зачем мы с тобой сюда пришли? Четыре двери, мертвое желание. Девушка с сияющими глазами просовывает узкую руку в дверцу канарейкиной клетки, птичка осторожно, с опаской подбирается к этой руке, раздумывает, вертя зеленоватой головкой, а затем аккуратно берет коротким клювиком с ладони овсяное зернышко. И девушка тихонько смеется в немыслимом детском восторге. «Крис, она разговаривает?.. Хочешь, я научу ее: я люблю тебя, Крис!»
Третий этаж. Четыре двери, как и положено.
Одна из них была полуоткрыта, и из проема выглядывала, опираясь на косяк, старушка в клетчатом фланелевом халате. Очень может быть, что одна из тех, одинаковых. Рядом с ней, спиной к лестнице, стояла грузная женщина с хозяйственной кошелкой на локте. Наверное, вышла за продуктами и остановилась поболтать по-соседски, подумала я, — как будто они имели ко мне хоть какое-то отношение.
— Яйца — четыре десять, — нервно выговаривала тетка с кошелкой, и ее визгливый голос раскатами отдавался в лестничных пролетах. — Четыре десять! А до соседнего супермаркета и не дойти, там эти толпятся, с плакатами. Как с ума посходили, нет, вы представляете: четыре десять!
Я почему-то замедлила шаги, и Грег взглянул на меня недоуменно и вопросительно. Не знаю, просто…
— Не бери в голову, деточка, — заскрипела одинаковая старушка. — У нас теперь новый Президент, он порядки быстро наведет, а ты не волнуйся, нельзя тебе волноваться…
— А тут еще эти, понастроились на нашей площадке, ну кто им позволил?! — отчаянно выкрикнула соседка и повернулась в профиль. Огромным выступающим животом. Клауди.
Крис.
Крис, который бросил ее, эту ни в чем не повинную беременную дуру. Бросил. И тем самым навсегда, безоговорочно убил ту сверкающую девушку из прошлого, которая взлетала за цветущей веткой липы, кормила с рук канарейку, любила его… Настолько, что даже через год отчаяния и разочарований это чувство осталось достаточно материальным, чтобы совместить далекие, нигде не пересекающиеся пространства на одной лестничной площадке… Теперь — все. Окончательно мертвое желание. Совершенно чужой человек. Вот только осталось заплатить долги. Его долги.
Я резко обернулась к Грегу. Он стоял на ступеньку ниже меня — лицо в лицо. И стремительный шепот в упор:
— Беги наверх. Дверь, наверное, еще там, но через минуту ее не будет. Ты должен успеть, беги!
Грег рванулся наверх, а я медленно завернула на третий этаж. Обе соседки обернулись на мои шаги. Недоумение и любопытство.
— Миссис Клауди, я к вам. По делу.
Она вытаращила голубые бессмысленные плошки глаз. Оплывшая, неухоженная, некрасивая. Она разглядывала меня с туповатым интересом, словно видела впервые. Впрочем, тогда — она ведь только что проснулась, и яркий электрический свет, и старательно маячившая между нами фигура перепуганного Криса… Клауди меня не узнала, и слава богу.
— Меня просили передать… Ваш муж, Крис… Кристофер… чтобы вы не волновались. С ним ничего не случилось, он сейчас гостит у своей бабушки, ну, вы знаете, где это, на Западе. Вы всегда сможете его там найти, если… когда понадобится.
Вот и все. Если она заявится к нему, Крис ее не прогонит, не законченный же он подлец, в конце концов. И если выпишет его домой — приедет, куда он денется… Его пороху хватило только на то, чтобы потихоньку удрать, исчезнуть бесследно — но побег не удался. Ты уж извини, Крис.
Клауди несколько раз хлопнула белесыми ресницами, продолжая глупо разглядывать меня. Наверное, решая, говорить ли мне «спасибо». Да нет, пожалуй, не стоит.
— Все мужики — сволочи, — удовлетворенно отозвалась старуха. — Вот мой…
Голоса остались где-то внизу, гулкие, далекие, никакие. Замедленные. Потому что, снова ступив на лестницу, я внезапно впрыгнула в совершенно другой ритм, судорожный, лихорадочный, неумолимо набирающий скоростные обороты. Вперед, вверх, быстрее, быстрее!!! Может быть, еще… Я споткнулась на последней ступеньке между пролетами, упала на колено, съехала вниз на несколько щербатых выступов, сдирая кожу, вскочила, пошатнулась, взмахнула руками, удерживая равновесие… Я уже видела наверху створки дверей, бесчисленных, разнокалиберных… колеблющихся, как знойный воздух над раскаленным асфальтом…
— Грег!!!
Не надо было его звать, успела подумать я в следующие четверть секунды, лучше бы он один, хотя бы он один…
И все поплыло перед глазами, и только боль в схваченном железным браслетом запястье, и дребезжащий звон оркестра, и детское, острое, захватывающее дух чувство качелей, с самой высокой точки летящих вниз… Грубое резкое сотрясение внезапной остановки, смягченное, словно рессорой, душными горячими объятиями.
Когда я пришла в себя, вернулась в реальность, открыла глаза и взглянула из-под низу в лицо Грега, его губы шевельнулись. Что-то знакомое и щемящее — хотя, конечно, я не расслышала точно, а может, и сама это придумала…
«Здесь, со мной…»
Я высвободилась — не отнимая руки — и огляделась по сторонам. Это была совсем другая лестничная площадка.
Маленькая, уютная, какая-то очень внутренняя, предполагающая не одно помещение, предшествующее этой узкой лестнице с мягкой ворсистой дорожкой поверх зеркального паркета мозаикой светлого и красного дерева. Компактная, словно табакерка с высоким потолком в деревянную шашечку, сочетанием теплых древесных тонов повторяющим узор паркета. Скромная, совершенно интимная — и в то же время выглядевшая элегантно, стильно и фантастически дорого, вплоть до тихого, по большому счету непростительного благоговения. Здесь нельзя было пробежать, подпрыгнуть, повысить голос. Плебейское чувство. К счастью, кое-что в интерьере не давало этому ощущению развиться до нелепости. Двери.
Грег тоже разглядывал их и тоже узнавал. Мы переглянулись и обменялись понимающими улыбками.
