Я не узнавала его, в упор не узнавала и не помнила, — но Марты уже точно не было дома, идти мне было абсолютно некуда, а этот сосед даже знал мое имя… Я более или менее ослепительно улыбнулась, кивнула и ответила:
— Спасибо.
ГЛАВА IV
В его квартире было гораздо темнее, чем на лестничной площадке. Я споткнулась на пороге — на правую, к несчастью, — и задела головой китайский колокольчик. Раздался тоненький печальный звон, и в тот же момент сосед Марты щелкнул выключателем.
Свет разгорался медленно, постепенно, это была люминесцентная лампа, очень слабая, так что я даже не сощурилась, — но хозяин прикрыл ладонью свои квадратные очки с толстыми стеклами Собственно, выглядел он вполне добропорядочно. Маленький интеллигентный старичок, типичный университетский профессор на пенсии. Да, если я и видела его где-то раньше, так только в Сент-Клэре, то есть вечность назад, то есть в предыдущей жизни, когда… стоп. Я уже чуть было не довела себя до истерики на лестничной площадке.
Он отвел руку от часто мигающих за очками глаз, пытаясь сфокусировать на мне взгляд, он ничего не говорил, и это молчание становилось напряженным. Не люблю.
— Вы не знаете, Марта надолго уехала? — Я напоролась на непонимающее выражение его лица и переспросила: — Марта, ваша соседка?
Он ответил после паузы, и было совершенно очевидно, что имя Марты он слышит впервые.
— Я как-то не поинтересовался, в последнее время я редко общаюсь с соседями. Проходите в комнату, мисс Инга, сейчас я приготовлю вам чаю…
Представляться он и не думал — значит, я, по идее, тоже должна была его знать. Зловещие провалы в памяти, поздравляю. А впрочем, весь последний год я только и делала, что старалась забыть, — так почему бы и не добиться в этом хоть каких-то успехов?
Я оставила на его руках свое светло-кофейное пальто и вошла в гостиную… хотя нет, комнатка была совсем маленькая и со всех сторон замурованная корешками книг — то ли кабинет, то ли библиотека
Тусклый свет единственной настольной лампы едва Пробивался сквозь тяжелые складки клетчатого покрывала. Старичок протянул руку к рычажку большой, тускло поблескивающей подвесками люстры — но я, из уважения к его светобоязни, запротестовала, и он ушел на кухню готовить чай. Здесь было хорошо. То есть нормального человека в нормальной ситуации такая обстановка в восторг бы не привела: эти книги, все до одной с золотым обрезом, сужающие пространство, приплюснутоe сверху тяжелой люстрой, две этажерки — тоже с книгами, круглый столик, похожий на туалетный, не застеленный скатертью, — на нем нелепо торчал какой-то прибор с дрожащей стрелкой. И еще занавески — непроницаемые, словно ставни, Железный занавес от внешнего мира. Вот, пожалуй, из-за них тут и было так хорошо. Абсолютно внутренний мирок, маленький, тихий.
Я села в мягкое кресло перед этим самым столиком и, не удержавшись, потрогала пальцем выпуклое стекло, за которым еле заметно трепыхалась тоненькая стрелка. Еще тут был квадратный пульт, очень простой: четыре лампочки, две кнопки и рубильник, похожий на выключатель настольной лампы. Рядом с ним лежало несколько книг — одну из них я раскрыла посередине и тут же захлопнула, краем глаза скользнув по длинному, на весь разворот, пестрому ряду формул. Хватит, в Сент-Клэре я уже как-то выбрала семестровый курс физики И жалела потом об этом. Между прочим, экзамен я тогда так и не сдала, и Странтона так и не купила, этот жуткий учебник с оранжевой обложкой… Впрочем, Странтона мне обещала Энн, она учила физику годом раньше, она же, кстати, меня на это и подбила. Я положила книгу обратно на столик. Так забавно — думать сейчас о физике, об этом несчастном Сент-Клэре, принадлежащем далекому прошлому, — словно я несколько часов назад не бросила любовника, словно не стояла только что на лестничной площадке, не представляя, где буду ночевать. Как будто за окном не холодная октябрьская ночь, как будто я уже придумала, что делать дальше. А все потому, что здесь такие спокойные и монолитные занавески. И не горит люстра.
Все-таки было темновато, и я откинула с настольной лампы край клетчатого пледа. Хорошо хоть, не задела прибор со стрелкой — потому что книги так и посыпались на пол. Те, кто говорит, что я безопасна только со связанными руками, абсолютно правы. Одна из книг раскрылась на форзаце: и, надо же, с портрета автора смотрел сосед Марты — помоложе, конечно, даже еще без очков. И автограф чуть ниже: проф. Ричард Странтон. Вот так-то.
Собирая книги, я прикинула, откуда он может меня знать. Дело в том, что он ушел на пенсию гораздо раньше, чем я поступила, и был представлен в университете благоговейными воспоминаниями, оранжевым учебником и портретом в боковом холле. То есть, по-настоящему, узнать его должна была я… если бы все это происходило не так давно.
Я аккуратно сложила книги стопочкой на столе, и тут распахнулась дверь. Профессор тяжело переводил дыхание, словно, узнав что-то ужасное, бежал сюда без остановки несколько километров.
— Вы… с вами ничего не случилось, мисс Инга? Я улыбнулась, мысленно давая себе слово пальцем ни до чего больше не дотрагиваться.
— Нет-нет, все хорошо. Упала книга, простите, Профессор.
Он сдавленно улыбнулся — будто извиняясь за свой испуг и прерывистое дыхание.
— Сейчас я принесу чай.
И он ушел усталой шаркающей походкой, пытаясь, впрочем, сделать ее стремительной — мне так показалось. Сам Ричард Странтон — интересно. Почему Марта никогда не говорила, что живет с ним на одной лестничной площадке?
Я осмотрелась по сторонам, то есть по книгам. Нет, собрания сочинений профессор Странтон еще же выпустил. А может, не держал из скромности, чтобы не занимать места, отведенного прочим гениям мировой физики. На первый взгляд библиотека казалась совершенно специализированной — Ученые труды и ничего кроме. Только на второй вверху полке в левом углу — тоненькая книжка С гладким корешком между золочеными томами, мне до смерти захотелось узнать, какая. Оглянувшись в сторону полуоткрытой двери, я встала, приставила к стенке маленькую скамеечку для ног, потянулась на цыпочках вверх и, двумя пальцами подцепив нижний край книжки, выдвинула ее на несколько сантиметров наружу.
Петрарка. «Сонеты к Лауре».
— Вот чай, мисс Инга.
Я вздрогнула и чуть не потеряла равновесие. Показалось, что сейчас книги камнепадом покатятся на пол — конечно, одна клялась ничего не трогать! Но на этот раз обошлось — только Петрарка остался косо торчащим из стены, с головой изобличая мое неприличное любопытство. Профессор смотрел на меня как-то растерянно, в его руках мелко подрагивали на подносе две китайские чашки.
— Возьмите почитать, если хотите, мисс Инга, — серьезно сказал он. — Вам понравится. Этот человек был способен на великую любовь.
— Спасибо, — ответила я. Кстати, очень удобное слово, не обязывающее ни к чему, а тем более читать Петрарку Профессор поставил чашки на столик, и я снова села в кресло.
Чай у него был потрясающий, такой пьют в летнюю жару ради вкуса, а не только согреваются вечером вроде сегодняшнего. Профессор, отпивая глоток, чуть прикрыл глаза — и все равно он смотрел на меня в упор, не отводя взгляда. Не то чтобы неприятно — но какое-то напряжение это создавало. Интересно, он уже догадался, что я сегодня у него ночую?
— Мисс Инга, — заговорил профессор. Он слишком часто употреблял мое имя, которое я никогда не любила. — Где вы сейчас? То есть, я имел в виду, я хотел спросить, чем вы занимаетесь?
— Работаю в супермаркете, — ответила я. — Продавщицей.
Сообщая этот факт, я почему-то всегда вздергиваю подбородок и сверху вниз оглядываю собеседника — попробуй-ка усомниться, что работа продавщицы супермаркета высокоинтеллектуальна, респектабельна и престижна. Это происходит абсолютно помимо меня, честное слово.
Мне показалось, что профессор как-то внутренне съежился и еще сильнее сфокусировал на мне взгляд — если так вообще бывает. Протер очки, снова надел их, отпил большой глоток чаю и только потом спросил:
— А университет? Почему вы оставили университет, мисс Инга?
Я улыбнулась и пожала плечами — а что, вопрос как вопрос, никаких ассоциаций и воспоминаний он у
