тогда как я с утра был в офисе, а мой отец запрещает сотрудникам одеваться хоть немного демократичнее посольского протокола. Так что теперь туфли жали, галстук болтался из стороны в сторону, а пиджак я снова расстегнул: ветер стих, и начало ощутимо парить.

Запахло грозой. Анька опять взглянула на небо, а я поискал глазами что-то похожее на укрытие. На нашей набережной в этом плане рассчитывать не на что, а до желтого маяка буквы «М» впереди, символизировавшей «Макдоналдс», оставалось не меньше километра. А кто его знает, может, и успеем.

— А я не хочу лезть в политику, — с некоторым опозданием поддержал я разговор. — Политика — это…

— Грязное дело? — ехидно подсказала Гроссман.

— Да ну тебя, я не о том. Просто в политике очень большой элемент случайности. Того, что не просчитывается заранее. И поэтому слишком многое зависит не от опыта работы в каких-то там штабах, а… — Я замялся. Пожалуй, не стоило с ней это обсуждать.

— От абсолютного тропизма. Да?

И тут полило. Без предупредительных капель, сплошной стеной.

Я схватил Гроссман за руку и сорвался с места — поставить мировой рекорд по бегу на длинную дистанцию, не иначе. Затормозил, снял пиджак — вроде бы еще не промок насквозь — и набросил на голову Аньке. Она не стала возражать, сгребла в кулак лацканы под подбородком, и мы рванули дальше. И я не сразу сообразил, что это она теперь куда-то меня тянет, увлекая за собой.

Ливень хлестал так, что я почти ничего не видел. Мы сбежали вниз по коротенькой лесенке, ведущей на нижний ярус набережной, к самой воде. Пару шагов по инерции, а потом меня дернули назад, к стене. Въехал ладонью в шершавый бетон. И понял, что над головой стало сухо.

— Здорово, скажи? Обожаю грозу!

Смаргивая с ресниц дождинки, я осмотрелся. Мы с Анькой поместились в неглубокой нише под аркой, возле впаянных в бетон чугунных колец от якорных цепей. Буквально в полуметре обрушивалась на плиты набережной стена дождя, за которой река просвечивала смутно, ее можно было принять и за луг, и за дорогу. Нет, ну надо же! Мне бы ни за что не догадаться здесь спрятаться. Да, наверное, абсолютный тропизм. Он самый.

Мы стояли вплотную: если бы Гроссман отступила хоть на шаг в сторону, ей пришлось бы пригнуться — как и мне самому. Обернулась ко мне лицом, смеясь и хлопая круглыми глазами почти без ресниц; так непривычно, когда девушка смотрит на тебя в упор по горизонтали. В моем пиджаке, съехавшем с макушки на плечи, она была похожа на мокрого страуса.

Вдруг перестала смеяться. Опустила глаза:

— Андрей…

Я улыбнулся.

Я всегда улыбаюсь, когда чувствую, что должен что-то сказать или сделать, но не знаю, что именно. Улыбка — это удобно. Она заменяет все.

— Смотри, дождик вроде бы редеет, — сказала Анька. — Давай короткими перебежками в «Макдоналдс». Не знаю, как ты, а я жутко проголодалась.

— Я понимаю, Багалий, что вам ничего не стоит написать диплом за две последние ночи перед защитой. И что вы скорее всего собираетесь так и сделать. Но. Не. Советую.

Я, конечно, улыбнулся:

— Александр Вениаминович, да я уже почти половину списка литературы проработал. И вступление у меня почти готово.

— «Почти». Вот именно.

На кафедре толклась куча народу: какие-то лаборантки, секретарши, методисты и тому подобное. В преддверии первого выпуска МИИСУРО все будто взбесились. Такое впечатление, что штатных сотрудников тут больше, чем студентов; и где они раньше скрывались?.. Так или иначе, серьезно (и в то же время будто между делом) переговорить с Вениаминычем сегодня опять не удастся. И это плохо. Время поджимает.

— Если у вас нет вопросов, можете идти. Предмета для конкретного разговора. Я. Не. Вижу. Надеюсь, что к следующему разу. Появится. Было бы жаль. Портить. Вам. Диплом. — Мой руководитель честно, но без особого энтузиазма отрабатывал имидж «зверя». — Вы же круглый отличник, Багалий?

— Вроде бы. — Я улыбнулся еще шире.

— Желаю успеха.

Тут у меня засигналила мобила; извинившись, я выудил ее из кармана, однако выходить из битком набитого помещения кафедры не стал. Оставалась надежда, что я был у Вениаминыча последним пунктом сегодняшней программы и когда он соберется уходить, можно будет сделать вид, что нам по пути.

— Алло?

— Ты не забыл? — не здороваясь, спросил мой отец. — В шесть. В пять ты должен быть дома: принять душ, побриться, переодеться к ужину.

— Да, папа. Я помню.

— Я звоню, потому что могу задержаться. Поможешь матери встретить гостей. — Он помолчал и добавил внушительно: — Будет Виолетта.

— Я помню, — повторил в уже молчащую трубку.

Отец — руководитель старой формации. С подчиненными он не церемонится. А я пребываю именно в этом статусе целых… да, в общем, с самого рождения. Пора бы привыкнуть.

Поискал глазами преподавателя: тот сидел за столом у окна, листал какие-то бумаги и, похоже, никуда не торопился. Жаль. К следующему разу нужно действительно ударно поработать, чтобы у Вениаминыча появился предмет для конкретного разговора. И тогда, если здесь опять будет тусоваться шумная толпа, предложить перенести этот разговор, например, в «Шар».

Так мы и сделаем.

Я направился к выходу и столкнулся в дверях ещё с одной институтской особой неопределенных занятий. Щуплая барышня едва не сшибла меня с ног, не предоставив шанса проявить себя джентльменом, влетела на кафедру и выпалила загадочную фразу:

— Уже дают!!!

И тут произошло невероятное: за считанные мгновения все многочисленные лаборанты и методисточки исчезли, будто слой летучего вещества при соприкосновении с воздухом. На кафедре стало удивительно просторно, как ни разу за все мои пять студенческих лет. Я обвел глазами заметно увеличившееся помещение — и встретился взглядом с Вениаминычем, который тоже не без веселого любопытства наблюдал этот химико-физический опыт.

— А нам с вами не дадут, Багалий, — сказал мой руководитель. — Даже обидно.

Он сбросил личину «зверя» и был настроен, пожалуй, чересчур несерьезно. Зато мы с ним наконец-то остались наедине. Момент истины; он самый.

— Александр Вениаминович. — Я шагнул вперед. — У меня к вам есть один вопрос, не совсем по диплому. Можно?

— Конечно, я вас слушаю.

Я улыбнулся. Попытался, во всяком случае.

— Понимаете, на третьем курсе я совершил одну… похоже, что глупость. И хотел бы посоветоваться с вами, есть ли у меня возможность исправить ее… до выпуска. — Я сглотнул остатки улыбки. — Я о рекомбинаторике.

Сеялся микроскопический серый дождь, и сумерки начали сгущаться часа на два раньше положенного. От весны осталось разве что относительное тепло, да и то безнадежно тонуло в сырости. В такую погоду хорошая собака не вытаскивает хозяина гулять. Впрочем, у меня никогда не было собаки.

Не знаю, действительно ли Вениаминыч купился на мою не такую уж изобретательную хитрость. Скорее всего просто принял предложенные правила игры: наивный юноша ничего не знает и переживает за свою судьбу, за Будущее!.. А связанный кучей запретов и грифов секретности, но по природе добросердечный преподаватель позволяет себе ма-а-аленький намек… который студент к тому же не обязательно правильно поймет. В силу упомянутой наивности.

Вениаминыч — хороший мужик. Я знал, что ОН — скажет.

Завернул за угол: неоновые рекламы в дожде и тумане обзавелись рассеянными нимбами. Не помню,

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату