Вечером Лизетт уже в четвертый раз слушала радио в одиночестве. «В Суэце жарко… В Суэце жарко, — четко произнес голос диктора. — Игральные кости на столе… Игральные кости на столе». Лизетт напряженно ждала. И вот наконец прозвучала вторая строка стихотворения, означавшая, по словам Дитера, канун вторжения: «И, не дыша, стынет душа в оцепененьи… И, не дыша, стынет душа в оцепененьи». Лизетт судорожно вздохнула и тут же услышала рев мощной машины, подъезжающей к замку.
Выскочив из комнаты, она сбежала по лестнице. Это, должно быть, Дитер. Вряд ли кто-то другой. В отдалении хлопнула дверца, и Дитер пожелал шоферу спокойной ночи. В его голосе не было ни тревоги, ни напряжения. Едва Дитер вошел в холл, Лизетт поняла, что он еще ничего не знает.
Дитер вскинул голову, почувствовав на себе взгляд Лизетт.
— Добрый вечер, господин майор, — приветствовал его часовой, охранявший дверь столовой.
— Добрый вечер, ефрейтор. — Дитер снял фуражку, стянул перчатки и побежал вверх по лестнице. — Я соскучился, — прошептал он, прижимая Лизетт к себе.
Она внимательно посмотрела на него.
— Так ты ничего не знаешь, да? Сообщение… После твоего отъезда его передавали четыре раза. А сегодня, несколько минут назад, прозвучала вторая строчка.
Радость от встречи с Лизетт сменилась озабоченностью.
— Это невозможно!
— А еще передали сообщение для всех гражданских, проживающих на побережье, и предложили им уехать в безопасные места. Папа увез маму и Мари в Баллеру, а я пообещала приехать к ним позже… после встречи с тобой.
Схватив Лизетт за руку, Дитер быстро повел ее в комнату.
— Черт побери, что же происходит? Об этом никто не говорил! — В комнате он включил свет и подошел к телефону. — Сигнал, который, по утверждению адмирала Канариса, означает скорое вторжение, передавали четыре вечера подряд! — раздраженно проговорил Дитер, соединившись с лейтенантом Гальдером. — Какие приказы поступили из штаба?
Стоя рядом, Лизетт слышала удивленный голос Гальдера. Он ответил, что никаких приказов не поступало.
Дитер швырнул трубку на рычаг.
— Ты уверена? Точно уверена, что слышала сообщение?
Лизетт онемела. Ей и в голову не приходило, что немцам ничего не известно о сообщении. Ведь информация о нем поступила от немецкой разведки. Не может быть, чтобы они не слушали радио. Но если все-таки не слушали… значит, именно она предупредила их…
— О Господи! — Лизетт побледнела, поняв, что совершила предательство. — Не говори им, Дитер. Прошу тебя…
— Я должен! — В глазах Дитера промелькнула боль. — Фон Штауфенберг начнет действовать только в начале следующего месяца. И нам необходимо выступать с позиции силы, когда с Гитлером будет покончено. Иначе Роммелю не удастся вести переговоры о почетном для Германии мире. А если союзники высадятся во Франции, мы потерпим поражение и о почетном мире придется забыть.
Дитер набрал номер телефона. Лизетт не знала, кому он звонит, да это и не имело значения. С быстротой молнии она метнулась к телефонному шнуру и ухватилась за него.
— Говорит майор Мейер, сообщение, о котором предупреждал адмирал Канарис…
Лизетт, изо всех сил рванув шнур, выдернула его из стены. Затем на пол полетел телефонный аппарат.
— Я не жалею о своем поступке. — Лизетт задохнулась, когда Дитер рывком повернул ее к себе. — Я обязана была сделать это! Я не могу позволить тебе сообщить им о высадке, если они еще ничего не знают!
— Боже мой! — Бледный Дитер отшвырнул ногой телефонный аппарат и схватил Лизетт за плечи. Ей показалось, что он хочет ударить ее. Но Дитер, застонав, прижал Лизетт к себе. — Я понимаю, — хрипло проговорил он. — Но и ты должна понять меня, Лизетт. — Она увидела в его глазах любовь к ней, заботу, страх за нее. — Я отправляюсь на побережье, когда вернусь — не знаю. Как только рассветет, уезжай в Баллеру.
Лизетт кивнула, охваченная предчувствием, что в этой жизни им осталось пробыть вместе лишь несколько минут.
— Я люблю тебя! Господи, дорогой, я люблю тебя!
Дитер на мгновение прильнул к ее губам, а затем вышел из комнаты. Спустившись вниз, он надел на ходу фуражку и перчатки, распахнул входную дверь и бросился к машине.
Через два часа над побережьем появились первые самолеты. Потушив свет и раздвинув плотные портьеры, Лизетт напряженно вглядывалась в небо. Она никогда еще не видела одновременно столько самолетов. Их было гораздо больше, чем во время обычных бомбардировок Шербура. Она стояла одна в темной комнате, прижав руки к груди, а над Вальми волна за волной низко пролетали самолеты. Войска союзников начали операцию по высадке во Франции.
«Хорх» Дитера на огромной скорости мчался по узкой дороге, ведущей к наблюдательному пункту. Небо на востоке и на западе стало красным от вспышек, повсюду гремели разрывы бомб. Машина остановилась у периметра зоны береговой обороны, и уже через несколько секунд Дитер в сопровождении лейтенанта Гальдера и двух автоматчиков быстро взбирался на скалы по крутой песчаной дорожке.
— Они бомбят Гавр и Шербур, — сказал Гальдер, тяжело дыша. Дитер только хмыкнул.
Дорога к бункеру была очень опасна в темноте, с обеих сторон окруженная колючей проволокой и минными полями. Наблюдательный пункт, к которому они пробирались, находился почти на самой вершине скалы. Дитер, ловко спрыгнув в траншею, спустился по ступенькам в бункер.
Дежурившие там трое солдат удивленно посмотрели на него. Он ничего не объяснил им, а сразу проследовал к мощной артиллерийской буссоли и, медленно перемещая окуляр слева направо, осмотрел залив. На темной поверхности моря не было видно ни единого огонька, даже ни одной рыбацкой лодки.
— Там ничего нет, — обратился Дитер к Гальдеру. — Но будет. Даю голову на отсечение. — Подойдя к телефону, Дитер набрал номер штаба. — Говорит Мейер. Несколько минут назад по радио передали сообщение, о котором предупреждал Канарис. Вам известно об этом?
Говоривший с Дитером подполковник не выказал никакой тревоги:
— Нет, дорогой Мейер. Но не стоит так волноваться. Едва ли противник настолько глуп, чтобы сообщать о начале операции по радио.
Дитер побледнел.
— Но это сообщение жизненно важно для нас, — прошипел он в трубку. — Оно означает, что вторжение произойдет в течение сорока восьми часов.
— Тогда отправляйтесь на побережье и информируйте меня. Спокойной ночи, Мейер.
Дитер подумал, что если бы подполковник находился рядом, то он точно пристрелил бы его. Позвонив в штаб Роммеля, Дитер потребовал, чтобы его соединили с фельдмаршалом.
Адъютант сказал, что фельдмаршал уехал в Герлинген навестить жену, это в окрестностях Ульма. Да, сообщение перехвачено, но никаких экстренных мер не предпринимается.
Дрожа от ярости, Дитер швырнул трубку на рычаг. Немецкая разведка предоставила войскам возможность подготовиться к вторжению союзников, а армия этой возможностью не воспользовалась. Скоро союзники начнут высадку, а армия сидит на заднице и ничего не делает. Уму непостижимо!
Дитер снова поглядел в буссоль. При дневном свете с этой точки, расположенной в сотне футов над берегом, просматривался весь залив — от оконечности Шербурского полуострова до Гавра. Однако видимость и сейчас была хорошей, но море по-прежнему оставалось пустынным.
Дитеру казалось, что это самая длинная ночь в его жизни. В течение нескольких месяцев он делал все возможное, чтобы укрепить пляжи Нормандии. Теперь ему больше нечего делать. Он старался не думать о Лизетт. Ведь мысли о ней вызывали страх за ее судьбу, и Дитер боялся, что подчиненные заметят его состояние. Он постоянно звонил по телефону и связывался с подразделениями. Ни один вражеский солдат, высадившийся на берег Нормандии, не должен уйти с этого берега. Как не раз говорил Роммель, противника надо сбросить в море, не пропустить на территорию Франции. Не пропустить к Вальми.
