ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы старых, дикий вереск и тому подобный вздор. Попадались вытянутые по снурку деревни, постройкою похожие на старые складенные дрова, покрытые серыми крышами с резными деревянными под ними украшениями в виде висячих шитых узорами утиральников… бревно на избах было темно и старо; многие крыши сквозили, как решето; на иных оставался только конек вверху да жерди по сторонам в виде ребр. Кажется, сами хозяева снесли с них дранье и тес, рассуждая, и, конечно, справедливо, что в дождь избы не кроют, а в ведро и сама не каплет, бабиться же в ней незачем, когда есть простор и в кабаке, и на большой дороге, — словом, где хочешь. Окна в избенках были без стекол, иные были заткнуты тряпкой или зипуном… Из-за изб тянулись во многих местах рядами огромные клади хлеба, застоявшиеся, как видно, долго; цветом походили они на старый, плохо выжженный кирпич, на верхушке их росла всякая дрянь, и даже прицепился сбоку кустарник».
Одно из двух только и можно было предположить, видя во всех деталях повторяющий гоголевскую прозу пейзаж: либо Гоголь, подобно Фаусту, остановил быстротекущее время, либо же был у него пророческий дар предвидения, и он гениально угадал, как будет выглядеть Россия сто пятьдесят лет спустя.
За окном было еще темно, когда Адриан почувствовал, что проснулся и заснуть больше не сможет. Наверное, из-за духоты в купе голова была тяжелой, а в глаза, совсем уж непонятно почему, будто кто-то горстью засыпал речного песка. Странно, что он даже не мог вспомнить, как разделся и заснул. Что же такое было вечером? Ах да! Он читал. Потом захотел спать. Запер дверь, поднял щеколду слева… И все.
Нет. Не все. Он еще разделся, но перед этим зачем-то достал из куртки и положил на столик рядом с изголовьем свой бумажник. Вот он лежит. Адриан пошевелил чугунной рукой, бумажник сорвался со стола и, развернувшись, упал ему на лицо.
Дважды Адриан неверяще открывал и закрывал бумажник, пытаясь уразуметь происшедшее. Бумажник был пуст. Не было рублей. Не было четырех тысяч долларов. Только белел пластик кредитных карт да выглядывал краешек американского паспорта.
Адриан вскочил и щелкнул выключателем, отчего купе залилось мертвенно-синим цветом. Металлического «Самсонайта» не было. Маленькой черной сумки тоже. Не было и мобильного телефона, который он положил в карман куртки. Он исчез вместе с курткой. Остались только кепка «Go Blue» да томик Гоголя.
И что самое удивительное — дверь была заперта. Даже металлическая щеколда, которую он откинул, прежде чем лечь, находилась все в том же откинутом положении.
Проводник был совершенно растерян. Он лично облазил все купе, заглянул в соседние, разбудив ни в чем не повинных пассажиров. Послал кого-то за бригадиром, который так и не явился. Подчинившись совершенно уже идиотскому требованию Адриана, решившего, что воры проникли в купе через окно и через него же ушли с деньгами, курткой и «Самсонайтом», попытался опустить окно и, конечно же, не смог. Когда же он, умаявшись до пота и безостановочно вращая смещенным левым глазом, без сил опустился на полку рядом с Адрианом, по коридору прогромыхали сапоги и в купе ворвались взмыленные казаки.
— Колись, Семка, — приказал Петро, ухватив проводника рыжей лапой, с которой свисала нагайка. — Кого в вагон сажал?
— Петро! — Проводник умоляюще обхватил рыжую конечность обеими руками. — Христом Богом! Ни одного чужого.
Свободной рукой Петро залез проводнику за пазуху и извлек оттуда висящий на шнурке темный нательный крест.
— Целуй мне крест на этом слове. Га?
— Девятое купе, — пробормотал проводник, застыдившись. — Верхняя полка слева.
Петро отпустил проводника и посмотрел на него укоризненно:
— А еще божишься… Стыд потерял, Семка. Веди, показывай. Ты, — это Адриану, — с нами пойдешь. Вещи опознавать будешь.
Но вселившаяся было в сердце Адриана надежда тут же и угасла. Перспективный злоумышленник из девятого купе оказался дряхлой-предряхлой бабушкой с клюкой. Сперва ее долго не могли разбудить, потом долго объясняли, в чем дело. Наконец она сообразила, что ее подозревают в краже, как-то очень ловко извернулась и, пронзительно заголосив, попыталась вытянуть Адриана палкой. Адриан увернулся, и удар пришелся по проводнику.
В вагоне сразу стало шумно и многолюдно. Пассажиры высыпали в коридор. Оттуда сквозь дверь, за которой укрылись Адриан, проводник и казаки, просачивались голоса:
— Что? Что? Заложника взяли?
— Кто повесился? Где?
— Да нет. Казаки еврея поймали.
— Ой! Долго ловили? То-то я смотрю — всю ночь носятся, совсем спать не дали.
— А вы не знаете, так молчите. Бабулю вот ограбить хотели.
— Отойди, бабка, что ты своей клюкой трясешь? Осторожнее, осторожнее, я говорю…
— Ладно, — сказал нахмурившийся Петро. — Значит так. Чего делать будем?
— Я пойду в полицию, — пробормотал Адриан, сжав руками гудящую голову. — Я буду писать… официально… это невероятно… я не понимаю… как у Гастона Леру… или у Картера Диксона. В совершенно запертом купе… Все деньги, вещи. Ужасно. Ни одного цента не осталось.
— Да что там в милицию, — вмешался казак Мишка. — Ну что ты несешь, прости Господи! Два часа протокол писать будут. Потом еще два часа душу из тебя мотать. Думаешь, найдут, что ли? Хрен! Морока только одна.
— Погоди! — перебил его Петро. — Что ты человеку душу травишь? Не видишь, не в себе он. Сейчас я.
Петро вышел в коридор, закрыв за собой дверь. Там сразу замолчали, а потом донесся его голос:
— Станишники! Братья и сестры! Тут горе у человека. Пока спал, все до нитки вынесли, аспиды. Вещи, деньги. Все, короче. А он иностранец. Не дадим пропасть человеку. Хоть и не русский, а все же божья душа. Скинемся кто сколько сможет.
Дверь приоткрылась, всунулась лапа Петро, схватила кепку «Go Blue» и исчезла. Минут через десять Петро появился снова. В руках он тащил картонную коробку.
— Ладно, — сказал Петро. — Ты посиди пока. А мы, Семка, пойдем к тебе. Расскажешь, кто ночью по вагону шастал. Покумекаем.
Коробка была набита доверху. Вперемежку с металлической мелочью и бумажными купюрами там находились — почти полная пачка грузинского чая, завернутая в газету куриная нога, хлебные ломти килограмма на три, две початые пачки сигарет, пять коробок спичек, наполовину опорожненная бутылка красного вина, вместо пробки заткнутая плотно свернутой газетой, потрепанная брошюра «Секс в ребро» с голой красоткой на обложке, один раздавленный помидор и много всего другого. На дне Адриан обнаружил кепку «Go Blue», наполненную жареными семечками.
Обтирая с кепки помидорный сок, он даже не заметил, что поезд уже остановился и рядом с ним возвышается Денис.
— Это что? — спросил Денис, взял двумя пальцами помидор, осмотрел и засунул в рот. — С собой привез?
Адриан поднял на него слезящиеся глаза и неожиданно всхлипнул.
— Денис, — пробормотал он тихо, боясь по-детски расплакаться. — Ты понимаешь… Я спал. Я все запер. И здесь. И там. А кто-то пришел ночью. У меня все украли. Мобильный телефон вместе с курткой. Вещи. Там документы были. Четыре тысячи долларов.
Денис перестал жевать и нахмурился.
— Дверь точно запер?
Адриан кивнул, беспомощно глядя на Дениса сверху вниз.
— Щеколду тоже?
— Эту? Да.
— А утром?
— Я проснулся. Ничего нет. Дверь заперта. И эта… щеколда… тоже. Денис, они, наверное, влезли через
