Околоноля [gangsta fiction]

Ещё:

Из-под обрывков городского ветра
вдруг прорастёшь. Сквозь треск и трёп толпы
расслышишь отсвет завтрашнего века
в насмешливом молчании судьбы.
И там, где столь торжественно ветшает
твоя мечта в продлённом сентябре,
на лёгком, как смятенье, лунном шаре
взлетишь — на жизнь из неба посмотреть.
Тогда смотри — на вёртких арлекинов,
блестящих карлиц, редкостных скотов,
дешёвых магов, дутых исполинов,
резвящихся в горящем шапито.
Смотри, как ночь горька не по погоде,
как злоба дня безжалостно проста,
как, запертый в своей пустой свободе,
ты одинок — до слёз, до дна, дотла.
Смотри — вот жизнь идёт. Смотри — проходит.
Смотри — прошла…

И ещё:

Ты бы видел, как ветер,
ветер жадной мечты, пришлый с дикого поля,
терпко пахнущий жизнью,
гонит стаю соцветий
по зыбучим пескам раскалённого полдня
к обмелевшему ливню.
Ты бы видел, как солнце
выкупает весну из татарского неба.
Ты бы знал, чем оплачен
этот май, — ты бы понял,
как печаль высока, как несбыточна нежность.
Ты запел бы иначе.
Ты бы вдруг обнаружил
пепел над головой и огонь под ногами.
Ты сбежал бы из дома,
чтобы спрятаться лучше,
захлебнуться не здесь и не теми слезами.
И пропасть по-другому.

А больше нет.

— Всего три? На книжку не набираем, — угрожающе вздохнул Егор.

— Три, зато какие. Кто сказал, что в книжке должно быть много стихов, — зарычал Агольцов, выпил, закусил, ещё выпил и выдал речь. — Идите вы в жопу. Ты и Сергеич твой. Дайте мне свободу. Восстань, порок. Сергеич не поэт, жулик он, а ты его подельник. Под суд я вас, в зиндан. Мало ему губернаторства. Букеров гребёт и анти, сука, букеров. Интервью, книги с золотым тиснением. А это мои стихи, мои, а не его. Пусть все слышат правду!

— Стихи написаны тобой. Но стихи его. Он за них тебе, дураку, заплатил. Он поэт, а ты у него на подряде, как ученик Микеланджело. И я, — возразил Егор Зворыкину. Инженер потерял резкость.

— Он богатый, известный. А я бедняк и аноним. И онанист. И педрила к тому же, и наркоман. И либерал. Я ж, Егор, во всех группах риска числюсь. У меня спид наверняка и белая горячка, и все манечки из психического учебника. Верните мне свободу. Я тоже хочу быть богатым и известным, ибо я гений, — заскулил Агольцов.

— Во-первых, ты ничуть не беден. Тебе этот трёхнутый Сергеич платит штуку талеров за строку. И нам столько же. Какое издательство, какой журнал заплатит тебе так? Ты ведь всё пропиваешь и пронюхиваешь. И мальчикам своим раздариваешь. Во-вторых, известность — тема пустая. Ты гений, значит, выше обыденной муры. В-третьих, ты ещё сценарий должен для племянницы Сергеича, той, что вгик заканчивает. Обещал сам написать, либо с Брызговичем договориться.

— Я ж прислал…

— Халтура, — оборвал Егор.

— Откуда они-то знают, халтура или нет? Сергеичу твоему что Хлебникова сунь, что меня, что пиита Панталыкина — все на одно лицо. Да и девке его то же самое.

— Они, ты прав, не очень вникают, — терпеливо разъяснил Егор. — Но у них консультанты есть, эрудированные подонки, вроде нас с тобой. Так что халтурить не надо.

— Раскрути меня, Егор. О, раскрути! — выпил Агольцов. — Половина гонораров твоя. Стану модным, как Кирилл, сука, Серебряников, как Северянин в древности. На свободу хочу. Давно, такой-то раб, замыслил я пробег…

— Человек обречён быть свободным. Сартр. Ты свободен, я, все свободны. Каждый вправе заключить контракт с кем угодно и на каких угодно условиях. Заключив же контракт, обязан его выполнять, — речь Егора зазвучала в более суровом регистре. — Поэтому — до двадцать второго с тебя ещё как минимум десять стихотворений и сценарий для племянницы. Если не возьмёшься, сей же час вывожу тебя во двор и расстреливаю за мусорным баком. Берёшься — можешь идти, расценки известны.

— Непотизм, — всхлипнул Агольцов.

— Что?

— Продвижение племянниц, равномерно и племянников по службе именуется непотизмом. Хочу сто долларов.

— Стихи, которые читал, отдай, получишь больше.

Агольцов выложил мятые бумажки, взял расчёт. Выпил и ушёл, откашливаясь направо и налево. И привычно раздумывая, как всегда делал, оказавшись в непростой ситуации, не убиться ли как-нибудь небольно обо что-нибудь мягкое или чем негорьким и неострым. Чтоб уже никто не доставал дольше.

Засиженный гением столик был брезгливо покинут Егором. Он погрузился в глубину ресторана, ближе к бару, попросив официанта, когда войдёт женщина, похожая на артиста Машкова, проводить её к нему.

04

Никита Мариевна тоже не опоздала и, натурально, была вылитый Машков.

— Покормите меня, парниша? — ей было лет сорок.

— Угощаю.

Подошло официант(ка), равнополое существо в брюках и рубашке навыпуск, с унисексуальным именем