была вытоптана и усеяна окурками. Очевидно, это место было местом отдыха пастухов. Друзья напились и уселись на бревно.
– Ноги еле двигаются, – пожаловался Глорский.
– Ничего, скоро море. Отдохнем…
– Работать будем, а не отдыхать.
– Ого! Я вижу, ты взялся основательно.
– А ты что думал? Пора, старик, пора. Как-никак скоро сорок. Христа уже в тридцать три распяли. А мы что сделали? Ты так и не ответил, будешь писать со мной?
Игорь задумчиво катал в ладонях складной стаканчик.
– Нет, Борь, – наконец сказал он.
– Почему?
Кутищев смотрел в землю.
– Ты знаешь…
– Что я знаю?..
– Знаешь, что я не смогу писать, как ты. У тебя это как-то легко, сразу… Я все думаю о твоем старике. Из головы не выходит. Я бы прошел мимо. Старик как старик. Да и вообще…
– Чего ты расхныкался, в самом деле! Старый, злобный, античеловеческий нытик. Я вижу, тебе мой старик не дает покоя? Бери его на здоровье с потрохами! И давай кончать. Пошли, а то я успею забыть первую часть.
– Родителей убило совсем случайно. Глупая какая-то бомба… На огороде… Там одни огороды, ничего не было больше. За всю войну только одна бомба и упала там. И надо же… Женился… Такая славная жена попалась… Умерла… Тоже глупая, случайная смерть… Решил писателем стать – и тут ничего не получается. А я ведь работаю не так, как ты, наскоком. Я ежедневно шесть часов пишу – минута в минуту. Десять раз страничку переделываю… Товарищи все зовут: садись на такси, хоть жизни хлебнешь настоящей, весь Крым изъездишь, людей повидаешь, денег заработаешь. А ведь и в самом деле идиот я какой-то. Сел бы на такси и горя не знал, крутил бы баранку. А сейчас придешь с работы и вкалываешь за здорово живешь до двенадцати ночи. Перечитаешь – и за волосы себя отодрать хочется, так противно.
– Это же здорово. Когда самому себе не нравится – значит, хорошо написано. Давно известно.
– У пацанов такой сейчас возраст: и того хочется попробовать, и этого, а я держу их на голодном пайке. Чокнутый папаша. Пишет всякую чепуху, вместо того чтобы делом заниматься. Брошу все к черту… Графоман проклятый.
– Ну хватит! В самом деле. Нагнал тоски! Ты хороший, добротный писатель. В лучших русских классических традициях. Понял? Пишем роман вместе, и никаких гвоздей! У нас счастливое сочетание. У меня – выдумывать всякие штуки, чтобы глушить читателя. У тебя – усидчивость, детальное описание, все такое разное, чтобы дать ему отдохнуть.
Кутищев покачал головой.
– Нет. Я так решил. Не забывай, что у меня воля посильнее твоей. Писать будешь ты, а я на это время стану начальником твоей охраны. Чтобы тебя никто не совратил.
Им удалось расположиться очень удобно, в том самом леске, который они видели с горы. Палатку поставили в тени двух деревьев, чуть на взгорке, так, чтобы было видно море. Перед входом имелась лужайка с выгоревшей на солнце травой, довольно чистая.
– Вам повезло, – сказал пожилой мужчина, сосед. – Вторник. А в субботу тут не повернуться. Почитай, весь Краснодар и Новороссийск здесь.
Мужчина говорил, высунувшись из своей одноместной, видавшей виды палатки, и был очень похож на выглядывавшего из норы суслика. Кроме него в этой палатке как-то ухитрялись помещаться крупная, с ухватками мужчины, дочка и молодая, по сравнению с мужем, мать. Семья оказалась очень хозяйственной. У них было все, что только надо для семейного «дикаря». Возле палатки ровно гудели два примуса с блестевшими кастрюлями.
– Родник здесь неподалеку, – сообщил пожилой мужчина, которому, видно, было скучно. – Вода чистая. И умыться, и для питья пригодная.
Друзья помылись до пояса в ручье. В двух местах из берега били холодные ключи, огороженные камнями, и оттуда вполне можно было брать воду для питья.
У пожилого мужчины даже оказались маленький тяжелый утюг и складная самодельная доска для глажения. Они нагрели утюг на своем примусе и через тряпочку, которую любезно предоставил тот же сосед, отутюжили брюки и слегка подгладили белые нейлоновые рубашки. Затем попросили присмотреть соседа за палаткой, на что тот охотно согласился, и пошли осматривать поселок.
Был уже вечер. С гор на поселок легла тень, из тени проступали кое-где звезды, а в густых, буйно цветущих и приторно пахнущих бульварах пробовали голос цикады. Но на край пляжа еще падало красное солнце, и там купались и делали гимнастические упражнения последние энтузиасты. По берегу ходила женщина и собирала в ведро мусор. Вдоль берега стояли большие железные урны, и женщина складывала мусор туда. И вообще пляж, особенно сейчас, в момент захода солнца, казался чистым, с ровным белые песком, кое-где пересыпанным тоже чистыми белыми камнями.
Здание из стекла действительно оказалось кафе. В нем было всего несколько человек: женщина, кормящая за одним из столиков ребенка, и четверо мужчин, которые спорили у буфетной стойки. На стойке лежал нарезанный на газете сыр, стояли кружки с пивом, пустые стаканы, капельки на стенках которых указывали на то, что там недавно была водка.
– По стаканчику? – предложил Кутищев.
– Нет.
– За благополучное прибытие и начало написания романа.
