– Я научу их всему.
– Кхм, – хмыкнул Вад и нахально запустил ложку в чашку с квасом.
– Сначала я их научу почтению к родителям, – отец хлопнул Вада ложкой по лбу. – Жди отца.
Никто никогда не бил моего брата ложкой по лбу. Это было неслыханным оскорблением. Вад рванулся вперед и заработал еще одну шишку. Я думал, что сейчас разыграется великое сражение, но ошибся. Вад вернулся на свое место и принялся за еду как ни в чем не бывало. Это было очень плохим признаком.
– Затем, – продолжал отец, – я научу их косить, делать кизяки, плотничать, кузнечить. Я сделаю из них людей.
Я ел квас с самым ироническим видом, на который был способен, но на душе у меня было скверно.
Кончив завтракать, отец сказал:
– Виктор пойдет со мной косить лебеду. А этот, нервный, пусть немного полечится на картошке. Норма – пять ведер. И попробуй не сделай.
В этот день мы впервые с братом разлучились. Вад покорно поплелся перебирать картошку (ох, не нравилась мне его сегодняшняя покорность), а мы с отцом стали собираться на косьбу.
Отец предусмотрел каждую мелочь. Он не забыл даже пришить завязки на мешки. Брусков для заточки косы он взял два, про запас. Тачку отец тщательно осмотрел, заменил сгнившую доску новой и смазал колеса. Делал он все это с явным удовольствием.
Когда мы уже собирались уезжать, из погреба показался Вад. Он тащил ведро с картошкой.
– Тяжело? – посочувствовал я.
Брат ничего не ответил, только засопел. Я посмотрел на него внимательно.
– Вад, не делай ничего сам. Слышишь? Я попробую с Ним поговорить.
Вад не ответил и потащил ведро в угол двора, где уже был настелен брезент. Я был твердо убежден, что он задумал что-то недоброе.
Император Веспасиан и его влияние на мою жизнь
Отец косил как заводной. Я едва успевал набивать и относить мешки. Часа через два я совсем выбился из сил, а он и не думал останавливаться. Его спина впереди, в черных пятнах пота, продолжала двигаться, как маятник ходиков. Вправо, влево… Вжик… вжик. Вправо, влево… Вжик… вжик… Солнце страшно напекло мне голову, дышать было нечем.
В общем, когда мы присели передохнуть, я был сильно злой. Отец же посмотрел на солнце и сказал:
– Высоко. До вечера еще мешков пять набьем.
Мы сжевали по котлете из картошки и попили теплой воды из зеленой фляжки. У отца было хорошее настроение.
– Крестьянин, – начал он рассуждать опять на ту же тему, – должен уметь делать все. И косить, и пахать, и сеять, и хлеб печь, и кузнечить.
Потом он перешел к моей личности.
– В твои годы я работал не хуже отца. Даже подумывал отделиться. А ты мешок набить не можешь. Придется заново набивать.
У меня ломило все тело, и я с ненавистью следил за солнцем, которое не думало опускаться.
– Будете мне помогать каждый день. Надо крышу починить, кизяков наделать, лебеды насушить. Кроликов разведем.
Делать кизяки… разводить кроликов… Прощай, лес, речка, могила фрица. Это было ужасно.
– Видите ли (я никак не мог привыкнуть называть его на «ты»), в сущности вы правы – чтобы жить, надо работать. Но, чтобы хорошо работать, надо любить свое дело, надо иметь талант, призвание. А у нас призвания к крестьянскому труду нет. Поэтому мы согласны помогать вам по мере сил и возможностей, только это должно делаться на добровольных началах.
Отец выслушал меня невнимательно.
– А к чему же у вас есть талант?
– Я пишу стихи…
– Стихи? – Отец был удивлен.
Я прочел стихи, которые написал нищему.
Стихи, кажется, произвели впечатление на отца, он задумался, но потом сказал:
– Стихи – не работа. Я хочу, чтобы ты был кузнецом! Кузнец – самая почетная профессия.
– Но вы забыли, что я этого не хочу.
– Захочешь. Любовь приходит во время работы.
Отцу, видно, надоел спор.
– Ну, поднимайся, пошли, – сказал он. – Время уже к вечеру. Брехать – не пахать.
Я понял, что выяснение отношений было бесполезной затеей.
– Я не пойду, – сказал я.
