– Ну, теперь некогда гонять. Будут помогать мне по хозяйству. Сарай перекрыть надо, лебеды на зиму заготовить, картошку перебрать. Пропа?сть картошка может, осклизла вся. Завтра встанем пораньше.
– Мы собирались на речку, – сказал я.
– Сделаем дело – тогда все вместе сходим. И мать возьмем… Теперь я одних вас никуда не пущу. Не хватало, чтобы подорвались на мине.
– За нас вы можете не волноваться. Мы тут все окрестности знаем.
– Называйте его на «ты», – сказала мать. – Это же ваш родной отец. Отец… Господи, Толя!
Мать упала головой на стол и зарыдала. Отец стал ее успокаивать.
Мы с Вадом молча сидели за столом. Я знал, о чем думает Вад, а Вад знал, о чем думаю я. Мы думали о двух пацанах, которые ходят на речку в сопровождении родителей. Их прозвали братиками-исусиками. Это были тихие, прилизанные пацаны. Купались они около берега. Если братики-исусики заплывали чуть дальше, мать звала их назад: «Братики! Вернитесь-ка, утонете!» Над этими пацанами потешалась вся речка.
– Мы привыкли купаться одни, – сказал я, когда мать успокоилась и отец снова сел за стол.
– Мало ли что привыкли. Отвыкайте.
– Толя, ты им построже прикажи, – сказала мать, вытирая слезы. – Они могут и не послушаться. Мотнут завтра чуть свет и притащатся ночью.
– Могу и построже. Без моего разрешения – ни шагу из дому. Ясно?
– Даже в уборную?
Отец еще не знал, что я обладаю чувством юмора, и принял вопрос за чистую монету.
– В уборную можно.
– А к колодцу?
– Можно.
– А за грибами?
– Нельзя.
– Они растут у нас во дворе на навозной куче.
Отец перестал есть и посмотрел на меня. Мать заметила его взгляд.
– Ох, Толя! Такой насмешник. Как начнет над матерью издеваться. Плачу от них каждый день. Это он все в книгах научился. Ты бы проверил, что он за книги читает. Может, они плохие?
– Книги, – проворчал отец. – Книгами сыт не будешь… Меня отец чуть свет поднимал в кузню. От зари и до зари. Держу молоток, а глаза слипаются. Вот и все книги.
– Ну и что хорошего? – спросил я.
– Вот так всегда – ты ему слово, а он десять, – вставила мать свое любимое выражение.
– Не десять, а четыре.
– Толя, возьми их в руки, заставь работать как следует, а то ишь, совсем распустились. Мать ни во что ставят.
– Заставлю, будь спокойна. Вадим, подай воды.
– Чего? – не понял Вад.
– Сходи в сени и принеси воды.
Отец сказал это обычным тоном, но за столом наступила тишина. Еще никто и никогда не заставлял моего гордого брата вставать из-за стола и приносить что-то.
– Я схожу, – встала мать, но отец положил ей руку на плечо. – Сиди, ты и так намоталась.
Вад быстро посмотрел на меня и продолжал есть.
– Ты что, глухой?
Вад медленно отложил ложку, медленно встал, еле передвигая ноги, дотащился до дверей и пропал.
– Это он нарочно, – разъяснила мать. – Теперь через полчаса вернется. Попросишь какое дело сделать – неделю будут волынить.
– Придется за них взяться как следует. У тебя сохранился мой плотницкий инструмент? По вечерам буду учить их плотничать. Пока не устроюсь на работу, можно табуретки на продажу делать.
Табуретки… Я представил его себе сидящим на базаре перед грудой табуреток… «Кому табуретку? Налетай на табуретки!».
Нет, настоящий отец не нравился мне все больше и больше. Видно, нам не удастся найти общий язык.
– Принудительный труд, – сказал я, – широко использовался у древних римлян и греков. Это называлось рабствам. Но в дальнейшем человечество сознательно отказалось от него, так как труд рабов был непроизводительным сравнительно с трудом свободного человека.
Фраза получилась очень красивой. Отец даже перестал есть.
– В каком он классе?
