– Ну да.
– Движением волшебной палочки?
– Наподобие. Росчерком пера.
– Ну и ну, – Рис покачал головой. – Я думал, такое только в сказках бывает. А вон оно что. Какой оказался. Речку хочет уничтожить! Черт!
Свинцовая пуля ударила человека в лоб. Он вскочил, ощущая, как по лбу растекается кровь. Машинально закрыл рану ладонью…
Вторая пуля попала в затылок. Третья в шею…
Человек отнял руку от лба. Она была влажной и пахла растертой земляникой.
Человек сел. Дождь стал чаще и мельче. Он барабанил по листьям крапивы, по брустверу окопа, по консервной банке на дне (вот почему пахло ржавым железом). Намокшая осинка сникла, перестала трепетать. Хмурая ель, наоборот, повеселела, расправилась, распушилась.
Под этой елью, наверно, можно было переждать дождь, но человек не сделал попытки укрыться. Он сидел на дне окопа, подтянув колени к подбородку, и вода стекала по его слипшимся волосам на грудь, за шиворот… Косые струи секли морщинистое, старое, словно сделанное из промасленной оберточной бумаги лицо и не выдавливали из него ни капли краски, не меняли выражения: оно по-прежнему оставалось желтым и усталым.
Только один раз судорога зигзагом пересекла его щеки. Человек улыбнулся…
Вершины сосен слабо зашелестели. Порыв ветра, легкий, почти невесомый, прошел со стороны речки в глубь леса. В тишине было слышно, как он натыкался на более высокие деревья, обходил их стороной, ломал мелкие сухие сучья. Потом опять все стихло. Лишь слышался испуганный писк какой-то птахи, боявшейся идущей грозы, да доносилось глухое слабое ворчание, словно очень далеко порыкивал большой голодный зверь.
Мы быстро шли по тропинке, спотыкаясь о большие перебегавшие дорогу корни, похожие на вздутые коричневые жилы, обходя глубокие лужи, покрытые желтой хвоей и сухим дубовым листом. Изредка встречались высокие кусты ежевики с почти черными ягодами, и Рис торопливо, боясь отстать от меня, срывал самые крупные и самые спелые.
Второй порыв ветра, более сильный, но медленнее первого, прошумел поверху. Теперь пришли в движение не только верхушки деревьев, застонали, заскрипели небольшие стволы. Посыпались ветки, листья, шишки. Птаха вскрикнула и затихла, очевидно покорившись своей судьбе. Наступила тревожная тишина. Наверно, все зверье затаилось в норах, дуплах, берлогах. Рис перестал бегать за земляникой, подошел и взял меня за руку.
Вдруг рядом страшно рвануло, словно все пространство над нами раскололось пополам. Я даже машинально присел, настолько сильным был удар.
– Горит! Пап! Горит! – закричал Рис. Впереди, недалеко от нас, вздымался вверх столб дыма. Отчетливо слышалось гудение пламени и треск сгоравших ветвей.
Сын потянул меня за руку.
– Пап, бежим посмотрим!
Мы побежали по дорожке. Со стороны пожара, лавируя между стволами и непривычно торопливо маша крыльями, пролетела ворона.
– Белка, пап!
Я посмотрел вверх. Действительно, с сосны на сосну проскакала белка.
Наша тропинка вильнула немного вправо и уперлась в большую, почти идеально круглую поляну. В центре поляны рос огромный полузасохший дуб. Почти вся правая его сторона была сухой. Эта-то сторона и горела. Живая левая часть дуба еще сопротивлялась, чадя, треща и фыркая, правая же вся была охвачена огнем. Дуб гудел и стонал.
Мы остановились поодаль, наблюдая за лесным пожаром. Мне первый раз приходилось видеть, как горит пораженное молнией дерево. Рис же был совершенно потрясен.
– Ну и силища, черт возьми! – то и дело повторял он. – Надо же – поджечь такую громадину! А если бы в человека? Сгорел бы, как фантик!
От верхушки дуба отломился сук и, крутясь, как огненный круг, в который прыгают звери во время циркового представления, отлетел в сторону. Зеленая трава в том месте зашипела, над землей поднялось небольшое облачко пара, взвилось было, похожее на яркий шелковый платок, пламя с искрами, но тут же опало, сук вдруг подскочил, выпрыгнув из травы черной змеиной головой, и опять исчез в траве. Лишь небольшая струйка дыма выдавала его присутствие.
Постепенно огонь охватывал все дерево. Оно горело тремя полукольцами: верхним – наиболее слабым, средним и нижним – самыми мощными. Нижнее полукольцо почти уже сомкнуло свои концы: листья между ними пожухли, некоторые уже обуглились, другие раскалились и на фоне черного ствола были похожи на фигурные изделия из золота. Вверху же еще было много совсем зеленого, там жизнь отчаянно боролась со смертью. Листья испускали густой желтый дым, словно изо всех сил призывали на помощь. Однако огонь медленно, но неуклонно сокращал зеленые островки. Видно, ему было трудно превращать в пепел толстые, налитые соком ветви, сжигать источающие влагу листья. Надо было сначала все это умертвить, высушить, раскалить.
«На помощь… на помощь… погибаем…», – шипели и выдыхали листья и ветви.
И помощь пришла. Послышался мягкий и осторожный шорох. По сравнению с гулом и треском, исходящими от горевшего дерева, шорох был слишком слабым, почти неслышным, но уверенным и настойчивым.
Я обернулся. Дальняя сторона поляны, что простиралась за горевшим дубом, как бы затуманилась. Оттуда и исходил слабый шорох.
Рис тоже обернулся в ту сторону.
