– Благодарю за интересное, содержательное выступление, но вам надо через дорогу, Орловский тупик, 16. Продолжим наши прения, товарищи. Кто там у нас насчет полупроводников?
Однако сейчас Петра Кирилловича Папаша рассматривал с некоторым удивлением. Черт чертом, провинциал провинциалом, а если рядовой сотрудник без санкции его, директора, вылазит на трибуну, это уж чересчур. Трибуна – не люстра.
– Товарищи! – сказал Петр Кириллович совершенно спокойно и уверенно. – Я хотел… – Но тут голос отказал Коньшину – и в микрофоне раздалось лишь клекотание.
– Он пьяный, – с надеждой сказал Папаша полушепотом, но так, что услышал весь зал.
– Нет, я не пьяный, – Петру Кирилловичу удалось загнать клекотание вовнутрь. – Я хотел сказать… Я просто хотел сказать, что мы занимаемся не тем.
У директора прикрылись огромные глаза и стали набухшими щелочками, а лицо сделалось равнодушным, точно таким, когда он слушал специалиста по жучкам-короедам.
– Как это не тем? – раздался из зала детски наивный голос.
– А так! – Петр Кириллович говорил теперь торопливо, возбужденно, сжимая руками край трибуны. – Мы занимаемся липой!
Зал настороженно замер.
– Мы занимаемся липой, – продолжал Коньшин, – потому что наша работа никому не нужна. Мы работаем над идеальным трактором, так называемым трактором будущего. Но самое главное – каким будет этот трактор, никто не знает. Не знает потому, что хорошего трактора наш институт не создал. А без настоящего не может быть будущего. Наша продукция никому не нужна! Мы усердно пишем фолианты, складываем их в архив, защищаем диссертации, которые тоже никому не нужны. Хотя, виноват, нужны. Если их отдать в макулатуру, можно получить хорошую книжку!
Зал мертво молчал.
Папаша сонно посмотрел на трибуну, но не на самого выступающего, а куда-то вниз, где стояли горшочки с геранью для украшения сцены.
– Так что вы предлагаете? – тихо спросил Сергей Иванович. – Закрыть институт?
– Нет, почему же? В коллективе есть много талантливых специалистов. Просто их надо правильно использовать.
– Как?
– Говоря газетными штампами, дать им настоящее дело, приблизить к жизни.
– Какое дело?
Щелочки Папаши расширились и превратились в огромные желтые немигающие совиные глаза. Подбородок директор подпер ладонью. Ладошка была маленькой и сморщенной.
– Какое… Ну, например… Например… Талантливым, настоящим, специалистам… выехать в село…
– И что они там будут делать?
– Сядут на трактор… Для начала… Поработают. Узнают что к чему.
– То есть стать трактористами?
– В каком-то смысле.
– А зарплату будет им платить институт?
– Ну почему же… Что заработают…
– Двести рублей?
– Создать звенья… На хозрасчете… Будет материальный стимул. Они могут заработать и по десять тысяч в месяц.
– По десять тысяч в месяц?
– Ну и что? Вам жалко, что ли? Государство-то получит в сотни раз больше.
В зале стоял негромкий шум.
Глаза директора снова превратились в набухшие щелочки. Видно, он раздумывал: как нейтрализовать странного оратора?
– Выходит, вы хотите разорвать семьи?
– Нисколько, – теперь Коньшин говорил горячо, страстно. – Специалисты поедут с семьями. Одинокий человек – плохой работник. У него одна нога в селе, а другая – в городе.
– С семьями? – сонно удивился директор. Наверно, он уже нашел способ, как свалить чеканутика. – Но тогда семьи лишаются московской прописки. – Глаза-щелочки расширились и уставились в зал.
– Да, лишаются, – сказал Коньшин.
Люди опять притихли.
– Прописка – это как мост. Если его сжечь, назад отступления нет. Люди будут работать без оглядки на столицу.
– А вы поедете? – ехидно спросил Сергей Иванович.
– Если будет принято такое решение – первым.
– Да это же шизик, – сказал кто-то громко из зала. – Его надо немедленно госпитализировать!
