Осенние любовники

глазах девушки воспринимал как должное.

«Ты сейчас находишься в таком возрасте, когда тебе интересно и любопытно все... Вот и пробуй... И запомни, что бы ты ни сделал, за все плачу я...»

О таком отце невозможно было и мечтать. В такие минуты Лари прощал ему все: и постоянные скандалы с матерью, которую отец унижал и даже иногда поднимал на нее руку, и его расстроенные нервы, из-за которых в доме ходили все на цыпочках и старались не дышать в присутствии отца, и его тиранские замашки, в результате которых они оба, Лари и его мать, были вынуждены иногда уходить из дома и ночевать у знакомых или соседей.

Отец был психопатом, так, во всяком случае, сказал про него Монахов, его шеф и друг, но сказал это скорее как о медицинском диагнозе, а не в иронично-презрительном смысле, в каком чаще всего употребляется это слово. А Монахов, равно и как Котельников, являлись для Лари авторитетами: вся эта дружная троица – Зименков, Монахов, Котельников – ядро бывшего «Трансгаза», оказавшись в предпенсионном возрасте, не только выжили, то есть оказались на плаву, но и смогли нажить себе приличный капитал лишь благодаря Монахову и отчасти Котельникову. Сумев быстро сориентироваться после развала государственной структуры «Трансгаза», одной из самых богатых организаций города, Монахов успел создать сразу три дочерних предприятия, которые, пользуясь стихийно списанным оборудованием и льготным кредитом, уже спустя полгода начали приносить прибыль. Не остановившись на этом, Монахов при помощи родственных связей Котельникова сумел вернуть себе практически весь транспортный парк и девятиэтажное здание бывшего «Трансгаза», которое впоследствии сдал в аренду трем крупным коммерческим банкам, ломбарду и риелторским фирмам.

Лари знал это, как знал и то, что не за горами тот день, когда он сменит отца, как сменят своих отцов Жорж Котельников и Герман Монахов. А пока они только учились в лицее и, как говорил Монахов, набирались ума. Лари, Жорж и Герман дружили с самого детства, хотя были совершенно разными.

Лари был гибким и сообразительным «хлюпиком-интеллигентом», презиравшим физический труд, и обладал какой-то физической ленью. То есть он мог бы часами корпеть над учебниками и книгами, не испытывая усталости, поскольку ему нравилось читать, запоминать и пересказывать прочитанное, но стоило его попросить сделать что-то, имеющее отношение к физическому движению или перемещению в пространстве (сходить, принести, убрать, пробежать, наклониться...), как он чуть ли не заболевал. У него сразу начинали болеть руки и ноги, он жаловался на головную боль... Его организм словно защищался, протестуя против какого бы то ни было движения. Но это относилось к чему угодно, только не к сексу. Здесь Лари было не узнать. Он превращался в гибкого и неутомимого сладострастника, который ради удовлетворения своих прихотей мог бы пешком пройти вдоль и поперек весь город или переплыть неширокую реку.

Лари из всех своих друзей был, пожалуй, самым самолюбивым, и это отчасти повлияло на его отношение к учебе. Он был круглым отличником, чем постоянно бравировал. Но единственное, что так раздражало его дружков, это была его склонность к резонерству: он и часа не мог бы прожить без того, чтобы не цитировать кого бы то ни было, и делал это, причем уже бессознательно, почти инстинктивно. Вероятно, его обращение к мастерам слова организовывало и его собственные мысли.

Герман Монахов был тоже ленив, но талантлив и безалаберен до крайности. Ему все давалось легко, а потому практически все, к чему он стремился, давалось ему без особых усилий. Сложности были только в точных науках, здесь на способностях выехать было почти невозможно: каждый материал вытекал из предыдущего и, наслаиваясь, начинал пугать Германа своей кажущейся на первый взгляд непостижимостью и, главное, объемом. Он запустил учебу и держался в лицее лишь за счет своего отца да успехов в области литературы и естествознания.

В отличие от Лари, бледного светловолосого и тонкокостного женственного подростка, Герман был ярок и красив. Темные волосы, красивые зеленые глаза, стройная фигура – все это всегда было предметом зависти как Лари, как и Жоржа. Но если Лари познавал женщин в «доме Изольды», куда его привел отец и куда он потом уже ходил один, то Герман знакомился с девушками и женщинами на улице. Он был обаятелен и знал, как и чем расположить к себе понравившуюся ему особу. В ход шли в основном деньги, подарки и еда. Как только черный «мерседес» отца отъезжал от дома, Герман, уже чувствуя себя хозяином квартиры, принимался названивать своим подружкам, чтобы договориться о встрече.

Он назначал им свидания часа на два дня, как раз в это время заканчивались занятия в лицее. Иногда к нему присоединялся и Жорж, рыжий и кудрявый юноша с нежным румянцем и большими голубыми глазами. Он был полноват, белокож, рыхл и ужасно комплексовал по поводу своей внешности. Что касается его учебы, то он был средним во всем. Но учителя в лицее, зная, что он сын самого Котельникова, в случае если оценка его знаний колеблется между тройкой и четверкой, ставили ему, конечно, четверку. Он был ударник.

Секс в его жизни появился лишь благодаря Герману, который давал ему «попользоваться» своими девушками, хотя и в его же присутствии. Познакомиться самостоятельно с девушкой Жорж был не в состоянии. Он считал себя толстым, неуклюжим и неумным. И здесь требовалось время, чтобы он переболел этой инфекцией, называемой «низкая самооценка».

– Ты что, уже уходишь? – Маша побаивалась его и лежала неподвижно, боясь каким-нибудь движением спровоцировать его на новые фантазии.

– У меня встреча... Сегодня какое число?

– Второе ноября.

Лари оделся, достал из кармана джинсов письмо, полученное им сегодня по почте, и прочел его еще раз: «Лари, есть дело. Приходи на татарское кладбище 2 ноября к четырем часам. Герман».

Почерк Германа. А это означало, что надо идти. Хотя дело наверняка будет не денежное, как хотелось бы Лари, а скорее всего его просто приглашают покурить травку. Значит, будут машина, девочки и прочее...

Он вышел из комнаты, так и не посмотрев на Машу и даже не попрощавшись с ней.

На улице, поеживаясь от холода, он остановил машину и попросил довезти его до дома. Дома принял горячую ванну, побрился (поскреб и без того гладкую нежную кожу), надел новые джинсы и цветной крапчатый итальянский джемпер, уложил волосы феном, побрызгался туалетной водой и, сказав матери, что идет к Герману, ушел.

Таксист, привезший его на кладбище, словно предчувствуя что-то, спросил:

– Может, за тобой заехать? Темно уже... Сейчас мертвые татары начнут выходить из своих могил...

Лари лишь хмыкнул и отвернулся от него. Машина уехала. Он остался один возле ворот. Появившаяся непонятно откуда старуха-нищенка, подошла к нему и попросила денег. Он брезгливо сморщился и отвернулся. Тогда она что-то подняла с земли и швырнула в него... Но промахнулась и зло выругалась. А до Лари донесся неприятный сладковато-пряный запах, словно рядом пролили дешевые духи... Он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на старуху, но ее уже нигде не было...

И вдруг он услышал, как его позвали:

– Лари, я здесь... – Это был Герман.

Он повернулся и пошел на голос. Кладбище почти не освещалось. Он шел по дороге в обратную сторону от ворот, и ему мерещился звук приближающейся машины, в которой, как он предполагал, должен был находиться Герман.

И вдруг он услышал какой-то вскрик, а потом послышались быстрые упругие шаги, словно кто-то несся на него с огромной скоростью... Но это был не человек. Черное пятно, движущееся навстречу ему по дороге, приближалось, увеличиваясь с каждым мгновением...

Огромное черное существо сбило его с ног, повалило на землю, и последнее, что почувствовал Лари, это смертельный страх и нечеловеческая боль, когда его голова отделялась от тела... Хрипловатый рык и булькающие звуки хлещущей из разорванного горла крови он уже не слышал. Как не слышал и остальных ночных шорохов и тонкого высокого голоса...