Рыжая легкого поведения

– Она взяла ее и сказала, что оставит себе на память.

– И вы не вскрывали ее?

– Да нет. А разве она вскрывается?

Я так понял, что эта штуковина имеет отношение к новому оборудованию в операционной Бурковица…

– Понятно. И она просила тебя никому не рассказывать про нее?

– А ты откуда знаешь? Да, она действительно попросила меня об этом, но только через пару дней после операции… Такие дела.

– А про саму капсулу ничего не говорила?

– Нет. Сказала, что хочет съездить на недельку в Москву, уладить кое-какие дела, а потом вроде бы она собиралась выйти замуж, что ли…

– И на этом история закончилась? Больше ты ее не видел?

– Видел, – сказал после некоторых раздумий Фролов, – только не ее, а некоего Гурова, ее жениха. Я уж не знаю, как он вычислил меня, но пришел с очень странной просьбой… Вы же одноклассник, говорит, так поговорите с Полиной, у нее будет ребенок, а шов-то у нее воспален… Может, вскрыть его? И тогда я понял, что она ничего ему не сказала про мою операцию и про капсулу. Не знаю, наплел ли он мне про ее беременность…

– …не наплел…

– …в любом случае я понял: ему нужна эта капсула. А потом мы в пивбаре встретились с Романовым, и он рассказал мне о трупах женщин, которые нашли в старом доме на Бахметьевской… Когда он сказал о том, каким образом они были убиты, у меня волосы на голове встали дыбом. И я тогда понял, чьих это рук дело…

– Фролов, тебя убить мало, ты хоть понимаешь это?

– Понимаю. Я и так по ночам не сплю, мне все кажется, что сейчас откроется дверь и войдет Полина… Влип я, короче, по самые уши… Ведь это он, Гуров, ее столкнул с крыши.

– А мне кажется, что нет. Понимаешь, все было хорошо, пока, наверное, Гуров не стал уговаривать ее сделать повторную операцию. И тогда она все поняла. Она его просто вычислила. Или же вычислила раньше и устроила эту пирушку только лишь затем, чтобы его самого сбросить с крыши и тем самым избавиться от него, но только чтобы его смерть выглядела как несчастный случай. Возможно, она специально напоила его, чтобы его падение с крыши выглядело более или менее оправданно… Она же никогда не была глупой… Кроме того, она наверняка знала, что Гуров – не простая пешка, что он не последний человек в президентской команде, а потому может многое. Но быть женой убийцы ни в чем не повинных женщин тоже не могла… Он стал ей противен, и, скорее всего, она высказала ему это в лицо. Прямо там, на крыше. Достала пистолет и нацелилась в него… А он, не поверив, что она выстрелит, двинулся прямо на нее. Она стала отступать и выстрелила, но выстрел совпал с тем моментом, когда она уже уперлась ногой в парапет. Отдача толкнула ее назад, она не удержала равновесие и упала… О Господи, какая страшная смерть…

– Но как она могла догадаться, что это именно он убил этих женщин? Ведь их трупы нашли уже после ее смерти.

– Возможно, она оказалась свидетельницей того, как Гуров перевозил тела в пустой дом, или что-нибудь в этом духе… Она явно видела труп со вспоротым животом, иначе бы ничего и не было, – объяснила Наталия. – Ну ладно, Фролов, спасибо тебе за звонок, но ты все равно сволочь… Извини, конечно… – Она положила трубку и посмотрела в окно: уже светало. И вдруг она метнулась в прихожую, взяла связку ключей Полины, быстро спустилась на площадку между первым и вторым этажом, где располагались почтовые ящики, и открыла ее ящик. Оттуда посыпалось великое множество предвыборных листовок, приглашений на избирательный участок, на встречи с кандидатами в президенты, рекламные газеты и журналы, и, наконец, из этой толщи бесполезной макулатуры выпало письмо… Оно было адресовано Лене, но почему-то лежало в Полинином почтовом ящике. Как же могло получиться, что Лена ни разу не заглянула в ее ящик? Что, не было такого указания?

Она прочла письмо здесь же, в подъезде.

«Дорогая Лена, пишу тебе, потому что ты – единственный близкий мне человек. Не хочу обидеть Наташу, я ее очень люблю, но у нее есть Логинов и она не так одинока, как ты. У меня нехорошие предчувствия. Пишу письмо ночью, потому что днем не могу это делать: у меня такое чувство, будто за мной следят, за каждым моим шагом… Человек, которого я еще вчера так любила, оказался убийцей. Я сама видела, как Гуров переносил тело женщины, завернутое в белую простыню, на второй этаж одного старого дома… Лучше бы я была в это время дома. И черт меня дернул проследить за ним. Понимаешь, я знала, что у него нет машины, поэтому страшно удивилась, когда увидела его в белых „Жигулях“. Он проехал мимо меня – я вышла из дома за хлебом, – и я узнала его. Остановила такси и поехала следом. Он долго не выходил из машины, ждал, наверное, когда стемнеет. А я, отпустив такси, стояла за углом дома и следила за ним. Я думала, что у него свидание с женщиной. И вдруг, представь, он открывает багажник и, постоянно оглядываясь, достает оттуда нечто белое и длинное, похожее на безжизненное человеческое тело. И скрывается с ним в доме. Я тоже зашла следом и спряталась за входной дверью. Я слышала, как он поднялся на второй этаж. Леночка, дорогая, может, я делаю глупость, что посвящаю тебя в это, но мне страшно… Завтра утром я буду себя ругать за то, что написала тебе все это, но сейчас я просто умираю от страха. Понимаешь, он вышел из дома и на этих же белых «Жигулях» уехал, а я поднялась на второй этаж и нашла в одной из дальних комнат труп женщины… Ты знаешь, я не из пугливых, не из тех, кто падает в обморок при виде мертвеца. Я видела своих подруг, которых насиловали до смерти… Я и обмывала их, и хоронила, и даже один раз присутствовала при бальзамировании… Но такого, что я увидела там, в этом старом доме, мне еще не приходилось видеть. И тогда я все поняла. Поняла, зачем я была ему нужна. Потому что не я ему была нужна, а то, что во мне, и то, чего уже давно нет… Понимаешь, Леночка, за все в жизни приходится платить. И я заплачу. Но сначала заплатит он. Поэтому я и пишу тебе. Запомни, что бы со мной ни случилось, все, что у меня есть, будет принадлежать тебе. Высылаю вместе с письмом копию своего завещания.

(Будет лучше, если ты по этому вопросу обратишься в Москве к адвокату Кирсанову Льву Яковлевичу.) Я знаю, что ты завидовала мне, моему образу жизни. Я не хотела бы, чтобы ты стала такой же, как я, чтобы прошла весь этот страшный путь…

Пусть хотя бы у тебя все будет хорошо. Будь счастлива. Мне не звони и не приезжай. Если сумею выкарабкаться, то вернусь сама. В крайнем случае обратись к Наташе Ореховой, она живет в С., вот ее телефон… Она свой человек, и ей ты сможешь показать это письмо. Ну все, у меня кончились сигареты. А ведь мне нельзя курить, это может отразиться на моем ребенке. Как жаль, что моя мама не увидит его. Целую, твоя Полина.

P.S. Поливай цветы и вытирай пыль, как я тебе говорила. Будем надеяться только на хорошее».

Наталия разрыдалась прямо на лестнице. Она сидела на ступеньках, закрыв ладонями лицо, и, не в силах унять внутреннюю дрожь, полностью отдалась своему горю. Она вновь была слабой и беззащитной Наташей Ореховой, уязвимой и страшно закомплексованной, воспринимающей мир как надвигающуюся на нее огромную темно-серую тучу, неотвратимую и холодную…

Успокоившись, она вернулась к Валентину, прижалась к нему всем телом, обняла и вскоре уснула.

А проснулась от шума: кто-то нахально открывал замки, звенел ключами и громко разговаривал.

– Валентин, сюда кто-то рвется… мне страшно… – пыталась она растормошить Валентина. – Ну же…

Он открыл глаза:

– Что случилось? – И, услышав шум в прихожей, хотел уже было встать, но не успел, шаги приближались. Наконец дверь спальни распахнулась, и Наталия, к своему ужасу, увидела серое лицо Логинова. И его самого, такого огромного и холодного, как скала… За ним маячило удивленное лицо Арнольда Манджиняна.

Логинов, оценив щекотливость ситуации, выпроводил своего помощника из спальни и прикрыл за ним