«прикиде» мало у кого вызовет интерес. Ну как тебе моя идея?
— Блеск! Не забудь усы приклеить, глядишь, за взрослого мужчину примут… — съязвила она, намекая на то, что Серега хоть и был довольно высок, но своей хрупкостью все равно мог выдать свой возраст. — И не забудь палатку…
Едва за Сережей и Никитой (который отправился за напитками) захлопнулась дверь, Маша кинулась за табуреткой, поставила ее к шкафу и распахнула верхний ящик, где хранились дорожные сумки. «Двух вполне хватит», — решила она, сбрасывая их вниз.
Оттащив сумки на кухню, она принялась набивать их дачными пластмассовыми мисками и кружками, вилками и ложками. На дно самой большой сумки она положила «Шмель» — устройство, похожее на плитку для готовки и работающую на бензине. Туда же полетели спички, свечи, кастрюльки, маленькие сковородки, надувной матрац, теплые носки и свитера, половник, соль и сахар, ножницы и ножи — все строго по списку.
И только заглянув в мамину спальню и мельком бросив взгляд на выстроившиеся на туалетном столике флаконы и тюбики с косметикой, не выдержала. Часть того, что было, уложила в косметичку, куда сунула и вынутые из тайника в коробке из-под духов доллары. Затем надела новые джинсовые шорты, белую футболку, причесалась, спрятав длинные свои волосы под холщевую «колонизаторскую» панаму, обула кроссовки и принялась составлять теперь уже список продуктов. И тут ее озарило: СУМКА-ХОЛОДИЛЬНИК! Какое счастье, что она про нее вспомнила. Маша, не мешкая, засунула в морозилку «элементы» — пластиковые панели с находящейся в них водой, которая до их отъезда просто обязана была успеть превратиться в лед, чтобы потом обеспечить холодом весь «холодильник ».
Едва она это проделала, как в дверь позвонили. Уверенная в том, что это Никита, Маша побежала открывать. Она очень удивилась и даже не успела испугаться, когда увидела перед собой высокого бородатого мужчину, сильно смахивавшего на ее школьного учителя истории.
— Извините, Бога ради, — услышала она приятный голос и даже попробовала улыбнуться симпатичному дядечке. — Я звонил вашей соседке, Ларисе Ветровой, но у нее никого нет. Вы не знаете, где она?
И Маша, понимая, что похищение Ларисы могло быть связано, возможно, и с этим господином, решила не отпускать его просто так, не попытавшись выяснить причину его прихода.
— А она вам очень нужна? — спросила она, чтобы оттянуть время и дождаться прихода брата или Горностаева.
— Дело в том, что мой визит не совсем обычный. Можно даже сказать… судьбоносный. И мне пришлось преодолеть самого себя, чтобы решиться на этот поступок. Может случиться и такое, что если я сейчас ее не увижу, то уйду и, быть может, никогда больше сюда не вернусь. Но я пришел, понимаете? Пришел. И пусть меня ждет наказание, но я непременно должен ей все рассказать…
— Да вы проходите, она сейчас подойдет, — соврала Маша, надеясь хотя бы таким грубым методом задержать посетителя подольше. — Вот сюда, пожалуйста…
— Спасибо, — бородач вошел в переднюю и сел на предложенный Машей стул.
— Это связано с ее работой?
— Ой, нет! — замахал он руками. — Ни в коем случае. Но именно ее работа и то обстоятельство, что она актриса и что афиши с ее фотографиями расклеены всюду, и позволило мне понять, что речь идет именно о ней. У них, у актеров, незавидная судьба. Мятущиеся души, неудовлетворенность от нехватки ролей, творческие кризисы, постоянные гастроли… Но она сама во всем виновата. И теперь, когда она решила начать новую жизнь и явно не желает признавать за собой каких-либо обязанностей, мне думается, что самое время ей кое-что рассказать…
Благообразная внешность человека, с рассеянным видом рассказывающего какую-то нелепицу о том, что якобы Лариса начинает новую жизнь, тем не менее не позволила Маше расслабиться. Она решила никому не доверять. Хотя бы до тех пор, пока не появится Горностаев и сам во всем не разберется.
— У вас такое знакомое лицо, — продолжала тянуть время Маша и даже, расщедрившись, угостила гостя чаем. — Мне кажется, что я вас уже где-то видела.
— Возможно, что видели, но мне бы не хотелось сейчас говорить об этом, — с довольно застенчивым видом отозвался бородатый, отпивая маленькими глоточками горячий чай.
— Может, вы артист, как и Лариса? Вы ее коллега?
— Нет, что вы! Я не то что сцены, я людей боюсь. Когда вижу перед собой много народу, мне, знаете, становится как-то не по себе. Я по натуре одиночка. И могу вполне обойтись без общества. Я не понимаю людей, которые не могут находиться наедине с самими собой. Считаю, что это слабые люди. Быть может, я эгоист и настолько увлечен собой, что даже раздражаю этим качеством окружающих, но я же никому не приношу вреда…
Маше показалось, что разговаривает сам с собой.
— Так кто вы? Писатель?
— А что, похож? — обрадовался такому предположению бородатый. — Хотя мне многие говорят, что я похож на писателя или даже поэта! — и он поднял указательный палец вверх.
У Маши уже начало кончаться терпение:
— А может, вы артист цирка?
Бородатый от удивления чуть не выронил чашку из рук.
— Да я художник! Какой там цирковой артист, вы что, смеетесь?!
Взгляд Маши в это самое время упал на тот самый листок с рисунком, который подобрал Никитка в квартире Ларисы. Едва она успела взять его в руку, как художник, чуть привстав со стула, буквально вырвал его у нее:
— Постойте… — побледнел он и схватился за сердце. — Откуда у вас этот листок? Откуда этот мальчик с мячом? Лариса его видела? Это она вам принесла этот рисунок? Она вам что-то говорила при этом?
Бородатый так разнервничался, что руки его затряслись. Он какое-то время разглядывал рисунок, после чего, швырнув его со словами: «Какой же я идиот!», подскочил как ошпаренный и кинулся к выходу. Последними его словами, которые прозвучали уже из коридора, были: «Она все знала, знала…»
Маша после его ухода еще долго смотрела ему вслед недоумевая. Зачем приходил? Что ему было нужно? О чем таком могла ему рассказать случайно подобранная с пола репродукция из художественного альбома с изображением маленького мальчика, играющего в мяч?
Но самое обидное заключалось в том, что и Маша-то сама растерялась и не выяснила у странного посетителя, кто же он Такой на самом деле и — главное — как его зовут. «Художник»?
Вернулся Никита. Большие сумки, набитые двух— и полуторалитровыми пластиковыми бутылками с минеральной водой и колой, были настолько тяжелы, что бедный Пузырек едва дотащил их до дома. Капли пота стекали с его раскрасневшегося, распаренного лица прямо на майку.
— Лучше бы я отвечал за списки, листки бумаги не такие тяжелые… — ворчал он, растирая затекшие ладони с крупными красными складками — отметинами от вдавливания ручек. — Ну что, ты еще не раздумала? Собралась?
— Да, я абсолютно готова. Вот только из головы у меня не идет этот бородатый…
И Маша рассказала брату о посетителе.
— Так я же его видел! Он вылетел только что как ошпаренный из подъезда, сел в машину и умчался…
— Вот я и подумала: если уж он так странно ведет себя, значит, я не ошиблась, и он действительно имеет отношение ко всему тому, что произошло с Ларисой. Только простить себе не могу, что так и не удалось спросить его фамилию. Непростительная глупость.
— Да брось, все образуется. Вот сядем сейчас в машину, помчимся в Саратов, найдем Ларису и все выясним.
— Могу себе представить, как же она удивится, когда увидит нас… И вообще, Никита…
— Все. Никаких возражений не принимается. А вот и Горностаев приехал…
И Пузырек, услышав какой-то необыкновенно радостный и нетерпеливый звонок в передней, бросился открывать.
На этот раз это действительно был Сергей. Он был в непомерно просторной джинсовой куртке («Явно отцовской, чтобы казаться пошире и побольше», — отметила про себя Маша), джинсах, новеньких кроссовках и… кожаных оранжевых КРАГАХ!
