Он так разволновался, что не сразу услышал, как опять звонит телефон. Очнувшись, он судорожным движением схватил трубку.
Сергей, это Маша. Ну что, как дела? Твой отец забрал дискеты у Белобородова?
Отец еще не возвращался, я пока ничего не знаю… Маша, нам надо срочно встретиться. Разговор есть.
Да пожалуйста! Какие проблемы! Тебе мама говорила про гофрированную бумагу для камина?
Мне, если честно, сейчас не до камина. Ты приходи ко мне скорее, но если случится так, что когда ты придешь, меня уже не будет, то знай, я все взял на себя. Все, Маша, больше говорить не могу…
С тревожно бьющимся сердцем Сережа положил трубку и оглянулся. 'Быть может, — подумал он, — я вижу эту комнату в последний раз'. Но как, как Белобородов догадался, что в кондитерской были они с ребятами? Неужели ему все отец рассказал? Вот тоже правдолюбец нашелся!
В комнату заглянула мама
— Сынок, ты будешь гренки с сыром или блинчики с мясом?
Сергей как-то странно посмотрел на мать, словно мысленно уже прощаясь с ней. 'Да уж, — снова подумал он про тюрьму, — уж там-то тебя, Горностай, блинчиками да гренками никто не покормит'.
— Блинчики, — и, немного помолчав, добавил: — И гренки. Да побольше.
Когда снова зазвонил телефон, ему было уже все равно — он был готов к самому худшему.
— Добрый день, — прозвучал незнакомый мужской голос. — Это квартира Горностаевых?
Да, — убитым голосом ответил Сергей.
У вас дома масло имеется?
Чего? Какое еще масло?
Сливочное, какое же еще?! — возмутились на другом конце провода. — Так есть или нет?
Есть… — опешил Сергей. — А что?
Так намажьте его себе на голову! — захохотал в трубке веселый и громкий голос Пузырька. — Ты вещи теплые собрал? Сухари успел насушить?
— Никита, я тебя убью… — Горностаев бросил трубку и вытер мокрый лоб. — Прямо сейчас… Вот только шнурки поглажу.
Света Конобеева в то утро чувствовала себя ужасно. Ее затея с ужином, который должен был, как планировали, состояться двадцать девятого декабря в шикарном ресторане 'Прага', сорвалась. Могилевский наотрез отказал ее отцу, Конобееву Михаилу Александровичу, поужинать с его женой, то есть со Светиной мамой. Он сказал, что готов выступить для них в какой-нибудь роли, пусть даже и Деда Мороза, но это будет очень дорого стоить. Он так и сказал: 'В долларах это будет выглядеть так же, как если бы вы заказывали себе на Новый год Дастина Хоффмана или Жерара Депардье'. Словом, народный артист Юрий Могилевский обиделся. Но Света Конобеева расстроилась, конечно же, не из-за Могилевского, а из-за своей мамы, которая, будучи уверенной, что ужин состоится, купила по этому поводу новое платье.
— Как, он отказался? — не поверила она сначала и рухнула в кресло как подкошенная, но мгновение спустя подскочила, поскольку села на свое новое платье. Подскочила как ужаленная и заметалась по спальне, где как раз собиралась примерить это самое платье и где ее застала неприятная новость.
Представляешь, Кларочка, — утешал Михаил Александрович, ее муж и папа Светы, — он так мне и заявил, что…
Хватит! Я все это уже слышала! — всхлипнула Клара и махнула рукой. — Мне только непонятно, почему он отказался. Ведь ему предлагалось всего лишь поужинать со мной, сделать мне приятное. Артисты для того и существуют, чтобы приносить людям радость. И что плохого в том, если бы мы с ним немного поговорили? Он бы, к примеру, рассказал мне про свою актерскую жизнь, про гастроли, поделился бы планами о своих новых ролях… А я бы, в свою очередь, рассказала, как еще совсем юной девушкой мечтала о нем, как таскалась на все его спектакли, простаивала под дождем и в лютый мороз возле служебного входа в театр в надежде получить автограф! Да что там — я же приготовила все его автографы, у меня их уже полная сумочка!.. — И она вновь заплакала. — Я знаю, знаю, — говорила она сквозь слезы, — ему нравятся совсем молоденькие девочки, а не такие, как я, зрелые женщины…
А вот и нет, — тихо произнесла Света, рискуя спровоцировать ее на новые рыдания, — ему вообще, похоже, никто не нравится. Машка вон как убивается по нему, дарит ему цветы охапками, словно она миллионерша, а он принимает это как должное и ни разу даже не улыбнулся ей, не то что назначил свидания…
Девочки вы мои хорошие, — ласково пропел Михаил Александрович, — да что же это вы так загрустили? Спрашивается, зачем я столько работаю и зачем мне так много денег, если я не могу вас сделать счастливыми? Ну, отказал он мне, положим, но ведь Филиппову-то не откажет!
А кто у нас Филиппов? — Слезы на мамином лице мгновенно высохли, а лицо приняло деловое выражение.
Банкир! Мой хороший друг. Вот он — всесильный человек. И если я его попрошу, он на самом деле может пригласить себе в банк на новогодний праздник вашего ненаглядного Могилевского. И заплатит он ему, как Дастину Хоффману, будьте уверены. Да только вряд ли Могилевский запросит с него так много, он же понимает, что загнул…
Миша, — вдруг опомнилась Клара, — послушай, и как это ты нас только терпишь, таких эгоисток?! Ты мой хороший, — она подошла к нему и чмокнула в щеку, — неужели ты нисколько меня не ревнуешь и действительно готов пойти к своему банкиру и попросить об этом одолжении?..
— Да видела бы ты, какой ремонт отгрохали мои ребята в его апартаментах?! Сказка получилась, а не квартира!
При упоминании фамилии банкира Света заволновалась. Она думала, сказать ли отцу о том, что Филиппову теперь не до Нового года, что голова его занята сейчас куда более серьезными проблемами, или нет, но тут вдруг услышала:
Вот только сначала надо бы выяснить, чем закончилась эта история с терактом…
Каким еще терактом? — не поняла мама.
— Дело в том, что его банк собирались взорвать. Филиппову уже были звонки, он даже однажды сам лично приехал на встречу со звонившим, который запросил с него кругленькую сумму за информацию о том, где именно будет заложена взрывчатка…
Я сейчас позвоню ему и спрошу, насколько все это серьезно.
Он ушел в свой кабинет звонить, а Клара Конобеева подошла к зеркалу, надела свое новое платье и уныло осмотрела себя с головы до ног. 'Не понимаю все равно, почему он отказался… Ведь он даже не видел меня!' — вздохнула она и беспомощно развела руками.
Несмотря на воскресенье, вся школа гудела как улей. Вовсю шли приготовления к празднованию Нового года. В коридорах украшали стены, вешали под потолком нитки с ватой, изображавшей снег, и вырезанные из тонкой белой бумаги ажурные, прозрачные снежинки.
Вход в школу оформили сосновыми пушистыми ветками с красными шелковыми бантами и 'снегом' из крошек пенопласта.
Больше всего ребят собралось в актовом зале, где посредине высилась пышная елка, вокруг которой стояли большие коробки с елочными игрушками, гирляндами, разноцветными флажками, бусами и хлопушками. Здесь же стояли две стремянки, стоя на которых, ребята и наряжали елку.
На сцене шла генеральная репетиция сказки 'Золушка'. Все артисты были одеты в костюмы эпохи французского короля Людовика IX и двигались среди декораций так уверенно и так вдохновенно при этом читали свой текст, как если бы они были не московскими школьниками, а настоящими придворными дамами и кавалерами, королями и королевами, волшебниками и карликами. Очень хороша была и Золушка, сначала в простой одежде и грубых башмаках, а потом уже в изящном бальном платье и 'хрустальных' (Горностаев сам лично превратил туфли Машиной мамы из белых в подобие хрустальных, оклеив их серебряной фольгой) туфельках.
В моменты, когда за кулисами (а попросту за бархатной портьерой, за которой образовался закуток для переодевания) Золушка и Мачеха встречались в более доброжелательной атмосфере, Света уже в который раз обращала внимание Маши на рыжую девочку, довольно плохо игравшую роль придворной дамы. 'Она так двигается, словно платье с обручами мешает ей, а ведь платье красивое, не то что у меня, — говорила Света. — Ты не знаешь, кто это такая?' — 'Понятия не имею, — отвечала Маша, думая о своем и
