постояльцам гостиниц как на соседней улице Тинторес, так и на других улицах, а равно и гражданам Севильи карты, музыку и женщин того разряда, о котором великий дон Франсиско де Кеведо в своей неповторимой манере писал:
А содержал бордель некий Гарсипосадас, помимо прочего, известный в Севилье и тем, что один его брат, придворный поэт и друг Гонгоры, в этом году был сожжен на костре за противоестественную связь с мулатом Пепило Инфанте, тоже поэтом и слугою адмирала де Кастильи, а другой — три года назад в Малаге как иудействующий, и мудрено ли, что благодаря таким вот родственным связям сподобился Гарсипосадас получить ехидное прозвище Гренок. Личность достойная во всех отношениях — он весьма сноровисто вел свое предприятие, умея подмазать, где надо, чтоб крутилось без задержки, блудным девкам был отец родной, шпаги требовал оставлять в прихожей, посетителей моложе четырнадцати не допускал, избегая таким образом претензий со стороны городских властей. Приятельские отношения на взаимовыгодной основе сложились у него и с севильскими бандитами, и с блюстителями порядка, оберегавшими его, как сказали бы нечестивые англикане,
И в котле сего блудилища кипела похлебка разнообразнейшего сброда — были здесь и фанфаронистые забияки, через слово поминавшие Божью мать и чуть что хватавшиеся за нож, и деловито-обстоятельные наемные убийцы, уважающие себя и свое ремесло, и сбившиеся с пути, спившиеся с круга родовитые дворяне, и загулявшие жители заморских наших провинций, и богатые горожане, и переодетые в мирское платье клирики, и шулера, и юноши, осваивающие азы сводничества, соглядатаи и наушники, честные воры и бессовестные проходимцы, мошенники, за пушечный выстрел чуявшие поживу в лице доверчивого чужестранца и совершенно неуязвимые для правосудия, интересующегося прежде всего толщиной кошелька. Об этом стихами сказал сам дон Франсиско де Кеведо:
… Вот какие в Севилье дела: Тяжесть кары здесь соразмеряют С тем, насколько мошна тяжела.
Так что под снисходительным доглядом властей в Компас-де-ла-Лагуну каждый вечер стекались люди, и рекой текло самое тонкое, выдержанное вино — ну да, текло рекой, а вытекало порой прямо-таки водопадом — и отплясывалась разнузданная сарабанда, благо было с кем. В заведении обитали тридцать с лишком самых что ни на есть распутных путан-распутан, сирен не столь сладкогласных, сколь голосистых, обитавших каждая в отдельной каморке, и в субботу утром — ибо у порядочных людей принято наведываться в бордель в субботу вечером — альгвазил удостоверялся, что ни у кого из девиц нет любострастной болячки, сиречь французской хворобы, проявления коей столь тягостны, что подцепивший ее мог лишь вопрошать в тоске и гневе, почему же Господь не наделит такой же неприятностью всякого язычника, еретика и врага христианской веры. Мудрено ли, что все эти забавы сильно досаждали архиепископу — в одном из его писем того времени читаем мы: «… в
Вернемся, однако, к нашему рассказу, благо и ушли недалеко. Стало быть, Гуадальмедина собирался распроститься с нами у Арки-дель-Гольпе, почти что у самого входа в веселый дом, но злая судьба распорядилась так, что в эту минуту появился патруль стражников, возглавляемых альгвазилом с жезлом. Вы, должно быть, помните, что давешняя распря до чрезвычайности обострила отношения между блюстителями порядка и солдатней с галер, так что те и другие, алкая мести и ища случай сквитаться, установили неустойчивое равновесие: первые избегали днем появляться на улице, вторые ночью не покидали Триану и не пересекали городскую черту.
— Ну-ка, ну-ка, — сказал альгвазил, заметив нас.
Гуадальмедина, Кеведо, капитан и я переглянулись в некотором замешательстве. Иначе, как досаднейшим невезением, нельзя было объяснить, что из всего множества разнообразной публики, шлявшейся в полумраке по Лагуне, альгвазил решил прицепиться именно к нам
— Нашим доблестным воинам пришла охота подышать воздухом? — с непередаваемым ехидством осведомился он.
Отчего ж не съехидничать, если у тебя за спиной — четверо верзил в полном вооружении и с рожами, которые в сумраке ночи выглядят еще более мрачными, чем обычно. Тут наконец я понял, в чем дело. В скудном свете фонаря над церковью Пресвятой Девы Аточенской одеяния капитана, и Гуадальмедины, и мое вполне могли сойти за обмундирование. Да и замшевый колет, облекавший стан нашего графа, в мирное время носить запрещалось, а он, как на грех, надел его сегодня потому лишь, что намеревался сопровождать короля. Про Алатристе и говорить нечего — за милю узнавался в нем солдат гвардейской пехоты. Скорый разумом Кеведо почуял недоброе и поспешил уладить недоразумение.
— Вы обмишулились, сударь, — со всевозможной учтивостью проговорил он. — Эти достойные господа — не те, за кого вы их принимаете.
Стали подтягиваться, окружая нас, зеваки — две потаскухи под ничего не скрывающими покрывалами, темная личность из тех, кого в трущобах Мадрида называют
— А вы, сударь, зачем суетесь со своими объяснениями, куда не просят? Без вас как-нибудь разберусь.
Стоявший рядом со мной Гуадальмедина прищелкнул языком, явно теряя терпение.
— Не робей, ребята, — подбодрил нас некто скрытый во тьме и в толпе. Послышались смешки. Народу прибывало. Одна часть любопытных держала сторону правосудия, другая и более многочисленная в отборных выражениях советовала спуску полицейским не давать, а наоборот — задать им жару.
— Именем короля вы арестованы.
Ничего хорошего нам это не сулило. Гуадальмедина переглянулся с Кеведо и закинул плащ на плечо, высвобождая правую руку.
— Не в моих правилах терпеть подобный произвол, — молвил он.
— Свои правила, сударь, — тотчас отозвался альгвазил, — можете засунуть себе… знаете, куда?
После этой любезности столкновение стало неизбежным. Что же касается моего хозяина, то он помалкивал и не терял спокойствия, поглядывая на человека с жезлом и на его подручных. Даже в полумраке его орлиный профиль и густые усы выглядели весьма внушительно — или, по крайней мере, так казалось мне, хорошо знавшему капитана и представлявшему, чего от него ждать. Я ощупал рукоять своего кинжала, в очередной раз пожалев, что не ношу шпагу: нас было четверо против пятерых. Даже и не четверо, спохватился я с горечью, а три с половиной: две жалкие пядиnote 13 моего клинка нельзя было брать в расчет в полной мере.
— Попрошу сдать оружие, — приказал альгвазил. — И следовать за мной.
— Напрасно вы так… — сделал Кеведо последнюю попытку договориться. — Я — рыцарь ордена Сантьяго…
— А я — Папа Римский.
Было совершенно ясно, что представитель закона намерен добиться своего во что бы то ни стало: мы ненароком забрели на его делянку, и на происходящее во все глаза взирала его паства. Четверо стражников обнажили шпаги и двинулись вперед, охватывая нас широким полукольцом.
— Если пробьемся и нас никто не узнает, это дело завтра же будет предано забвению. — Гуадальмедина прикрывал лицо плащом, и оттого голос его звучал сдавленно. — Если же нет, помните, господа: ближайшая к нам церковь — собор Святого Франциска.
Стражники, в своих черных одеяниях казавшиеся порождениями тьмы, меж тем приближались. Зрители под аркой хлопали в ладоши, радуясь представлению.
— Покажи им, Санчес, где раки зимуют, — весело крикнул кто-то из них, обращаясь к альгвазилу.
Тот неторопливо, сохраняя полнейшее самообладание, засунул за пояс свой жезл, правой рукой извлек из ножен шпагу, левой — достал длинноствольный пистолет.
— Считаю до трех, — сказал он, делая шаг вперед. — Раз…
