Nocturne»[26].
У нее было лицо молодой девушки. Черные волосы ниспадали к обнаженным, ослепительным плечам, лоб был ясен, а темные глаза смотрели умно и проницательно.
Что за необыкновенная женщина! Ее жилье походило на храм искусства; он был украшен картинами (в большинстве русских художников), изваяниями (скупленными в Италии и Франции), драгоценными изделиями из кости и золота. Ее салон был русский, не похожий ни на какой другой в Петербурге: здесь говорили по- русски, сюда стремились просвещенные соотечественники, а также иностранцы – ученые, дипломаты, путешественники…
Удивительная женщина! Поверив гаданию цыганки и боясь умереть ночью во время сна, она ночи превратила в день…
Вот так: тридцативосьмилетней женщиной, жившей в разъезде с мужем, но упорно не дававшей ему развода, блестящей, образованной и своенравной, увлекся Пушкин со всей пылкостью и нетерпеливостью своих чувств.
Но пламя любви требует пищи. Прошло две недели, и он опомнился. Поклонников у нее было множество, а репутация – незапятнанная. И он написал стихотворение, в котором уже не было мольбы о любви, но лишь восхищение…
Это стихотворение – тщательно, с каллиграфическими завитками переписанное в один из вечеров он привез к ней.
У крыльца двухэтажного ее особняка синеватым пламенем горели плошки. Он спрыгнул с извозчичьих дрожек и огляделся. Луна висела над крышами домов. Пар валил от лошади. Здесь, на Большой Миллионной, вблизи Зимнего дворца, жили князь Гагарин, княгиня Голицына, графиня Орлова-Чесменская, граф Ожаров-ский, граф Литта, и всюду были съезды, и свет лился из окон на колонны, лепнину, решетки балконов… В тишине пустынной улицы слышались шаги ночных патрулей.
Он вбежал по лестнице – мимо выстроенных лакеев в ливреях. Блеск огней, оживленный говор, переливы нарядов встретили его.
В гостиной пылал камин – огромный, с мраморными консолями, с мозаикой и узорчатой решеткой; Голицына, как обычно, сидела в кресле неподалеку от камина. Отблески пламени вспыхивали в шелках, атласах, зеркалах и ложились на ослепительные, мраморные плечи княгини.
Было несколько знакомых. Важные сановники обсуждали последние новости. Старательно прямо сидел иностранец – воротнички душили его, и, не понимая ни слова по-русски, он, приоткрыв рот, то и дело подносил к глазам лорнетку.
Пушкин подошел к Голицыной.
– Княгиня… – начал он, – Евдокия Ивановна… – Сердце его сильно билось.
Но она прервала его:
– Авдотья, Авдотья! – Голос у нее был звучный и мягкий. – Русская я, – пояснила она. – Вот и имя русское: Авдотья… Да ты говори, говори…
И, поддаваясь ее обаянию, он сказал:
– Глядя на вас, как не позавидовать Вольтеру, которого любила маркиза дю Шатле! – Она не могла не понять намека: маркиза дю Шатле, как и Голицына, увлекалась науками, а он, как и Вольтер, был поэтом. – Как благодетельно действует любовь! В замке Сире великий француз создал «Альдиру», «Блудного сына», «Магомета», «Опыты всеобщей истории»… – Это означало, что и он создал бы великие творения, если бы Голицына его полюбила.
Она смотрела на него ясными, живыми глазами, но тонкие ее брови удивленно приподнялись. Она покачала головой. Что он такое несет заумное?
– Ты, малый, что-то врешь… – сказала она с обычным прямодушием. – Заврался ты… – Говоря по- русски, она, как все люди ее круга, повторяла словечки дворни.
А он продолжал: она занимается науками? Говорят, она поднимется на воздушном шаре, чтобы исследовать атмосферу? Какие же истины хочет она постигнуть наукой?
Опять Голицына изогнула брови и покачала головой.
– Преумный ты малый. Заврался ты… Что есть природа? В природе все – жизнь, все – сила, а ничтожества вовсе нет. Вот я и хочу постигнуть силы природы.
Но не кажется ли ей, возразил он, что истина вернее постигается через художественное творение? Сколько научных истин оказались ложными! Сколько мудрецов кануло в Лету! А творения Гомера, Горация, Вергилия – по-прежнему свежи и нетленны…
И вдруг сравнил ее с императрицей Елисаветой, которая не спала ночами, потому что помнила: она сама на престол была возведена ночью…
Голицына рассмеялась – смех у нее был звонкий и радостный – и махнула рукой, отпуская его: ей нужно было заняться другими гостями.
Он переходил от портретов Тончи к полотнам Угрю-мова, от изваяний на тумбах к реликвиям на мозаичном столике – и издали все любовался этой женщиной, с сияющими белизной обнаженными плечами, с ниспадающим на плечи каскадом черных волос.
Между тем к Голицыной подошел президент Российской Академии наук адмирал Александр Семенович Шишков.
Да, сам Шишков, вождь противников «Арзамаса», вождь «Беседы», носивший среди арзамасцев кличку Седой Дед, сегодня здесь был гостем.
Голицына принадлежала к поклонникам «Беседы», к поклонникам Седого Деда.
Это был важный, строгий старик – очень сухой, очень прямой, с поседевшими до желтизны волосами, с морщинистой кожей, обвисающей складками, и с разросшимися мохнатыми бровями над небольшими строгими глазами. Он всегда и всюду появлялся в морской форме.
