Открыв дверь, Патриция в первую минуту решила, что перепутала номер. На кровати лежал изможденный старик, потухшие глаза были едва заметны в глубоких глазных впадинах. На щеках пламенели кроваво-красные язвы. Патриция невольно отпрянула к дверям, но взгляд потухших глаз приковал ее к месту.
Молчание прервал хриплый голос:
– Вот уж не думал, что когда-нибудь вновь увижусь с вами!
Патриция не смогла выдавить из себя в ответ ни слова. Она почувствовала, что у нее подкашиваются ноги и бессильно рухнула в кресло, приставленное к кровати; по щекам у нее побежали слезы.
– Не плачьте.
Том сделал такое движение, словно хотел дотронуться до нее. Вены у него на руке вздулись канатами, кожа была бесцветна. Он заметил, что Патриция бросила взгляд на его руку, и поспешил убрать ее под одеяло.
– Что стряслось? – изумленно спросила она. Вместо ответа он уставился на потолок. Затем все же выдавил из себя:
– Проклятие богов. – Его потрескавшиеся губы затряслись, она не сразу поняла, что он пытается улыбнуться. – Синдром приобретенного иммунодефицита.
Она посмотрела на него, не в силах ничего понять.
– СПИД.
– Ах нет, Том, только не у вас!
Он с отсутствующим видом уставился куда-то вдаль.
– А собственно, почему? Я идеальный кандидат.
Лишившись дара речи, Патриция, не отрываясь, смотрела на жалкую фигуру, скорчившуюся под белым в каких-то подозрительных подтеках одеялом. Когда она овладела собой, слова хлынули из нее потоком:
– Но вы ведь делали только хорошее! Вы старались помочь ближним! Вы поехали в Богом забытый край… чтобы спасти голодных, больных, страждущих, всех, от кого отказались остальные! Всю свою жизнь вы только тем и занимались, что делали людям добро.
– Вздор.
Она решила, что неправильно расслышала его.
– Что вы сказали, – переспросила она, наклонившись к нему поближе.
– Я ненавидел этих поганых арабов!
Патриция отшатнулась от него. Он, должно быть, бредил.
– Единственным человеком, которому мне хотелось помочь, был я сам, – продолжил Том все тем же заупокойным тоном, медленно разворачиваясь к ней лицом. – Это чистая правда. Я думал только о себе.
– Том, прошу вас, вы на себя клевещете! Вы провели два года в самых суровых условиях, помогая несчастным и обездоленным.
– Все это чушь.
– Как вы можете утверждать такое?
Его голова бессильно откинулась на подушку, глаза закрылись.
– Патриция, у меня осталось не так уж много времени, и я пытаюсь быть честным. Мне трудно, потому что я никогда не был честен. Но разве можно ждать другого от такого тайного лидера, как я?
– Том, ваша интимная жизнь не имеет никакого отношения к тем замечательным достижениям, которых вы добились на поприще человеколюбия.
– Хотелось бы мне быть таким человеком, каким я вам кажусь. – Том вяло улыбнулся. – Но мной двигало только тщеславие.
– Тщеславие?
– Да… Мне хотелось стать Великой Белой Надеждой Парк-авеню. – Вот я и очутился здесь, на Парк- авеню. – Из горла у Тома донесся странный клекот – смех, сразу же перешедший в кашель. Он отдышался, затем заговорил вновь. – С деньгами, которые я крал из благотворительных пожертвований, в том числе и из ваших, я мог позволить себе немало увеселительных поездок по свету.
– Я вам не верю, – прошептала Патриция.
– Нет уж, лучше поверьте. У меня не осталось времени на то, чтобы лгать.
Он откинулся на подушки. Исповедь явно утомила его.
Патриция не знала, как реагировать на обрушившиеся на нее признания. И пока она собиралась с мыслями, дверь палаты открыли. Вошла сестра с прибором для внутривенного вливания. Она присоединила трубку к катетеру на груди у Тома и, не сказав ни слова, вышла из палаты.
– В чем вы нуждаетесь, Том? Я могу чем-нибудь вам помочь? – выдавила из себя наконец Патриция.
– Да, пожалуй… Еще бы парочку годков жизни.
Патриция закусила губу.
