– В списках поступивших такого имени нет.
– Но я совершенно точно знаю, что примерно час тому назад его сюда привезла «скорая».
– «Скорая»? Час назад? Минуточку. – Она полистала какие-то бумажки на столе. – Так, вот это, – и не глядя на Эллен, дежурная протянула ей бумагу со штампом.
На ней стояло: «Свидетельство о смерти. Штат Нью-Йорк».
Эллен чуть не рухнула прямо на стойку. По всему телу вдруг закололо, защекотало, словно кровь, отлив от лица, пульсировала в каждой жилке.
– Вам нехорошо? Она молчала.
– Это ваш родственник? – в голосе дежурной чувствовалось ненаигранное сочувствие.
Эллен закусила губу, сдерживая рыдания. Покачала головой:
– Нет, просто знакомый.
– Вы, видно, очень с ним дружили? Эллен кивнула. И едва слышно произнесла:
– А где… ну, вы понимаете… – Слово не выговаривалось, хотя вертелось на языке.
– В морге.
Она медленно отошла от столика дежурной.
Резкий звонок – телефон стоял прямо у двери операционной – вывел их из полудремы. Рон вскочил, покосившись на Милта. Опять звонит, а ни одной сестры поблизости. «Милт, послушайте», – хрипло прошептал Майкелсон.
Тот не возражал. «Да?» С минуту он держал трубку, внимательно слушая. «Это Милт Шульц, доктор Вандерманн… А они все там, внутри».
– Где он, Господи? – умоляюще шептал ему Рон.
Милт только отмахнулся.
– Метро? – переспросил он. – Ну да, экспрессом, линия Д, остановка есть прямо рядом с клиникой… Как до Бродвея доберетесь, пересадку сделайте, станция «Лафайет»… да-да, шестая линия, которая по Лексингтон идет… Только вот что, доктор, по выходным там интервалы большие.
Он повесил трубку, обернулся. Рон с выражением ужаса накинулся на него, прошипел:
– Какого хера он там мудохается?
– Сам не пойму, что такое случилось. Только едет он сюда не машиной, а в метро.
Как заведенная, Эллен медленно брела пыльными подвальными коридорами больницы. Было неясное ощущение, что все это ей уже приходилось видеть. Когда-то она тут вроде бы побывала, только не вспомнить, когда.
Свернула направо, в глаза бросилась крупная надпись «Морг».
Дверь была открыта. У входа сидел служитель и, чавкая, поглощал вишневый торт. С набитым ртом взглянул на нее, не отрываясь от тарелки.
– Я насчет Джелло, – выдавила она из себя.
– Чего?
– Джелло.
– Какого еще джема? Дерьмо собачье этот джем, а вот когда вишни кладут настоящие, – он повертел на вилке кусочек торта, – то это в аккурат для меня.
Эллен чуть не охватил приступ истерического хохота. Какой-то сплошной абсурд, не прекращающийся с той самой минуты, как она переступила порог больницы.
– Сегодня утром вам доставили…
– Ну и что?
– Можно посмотреть?
– Что, на мертвяка полюбоваться заявились? – Гомес, опять приступивший к своему пиршеству, с любопытством на нее поглядывал.
– Понимаете, этот человек… то есть он был… – голос ее задрожал. – В общем, я очень его любила. Можно на него взглянуть?
Он пожал плечами, отложил вилку – какое-то дурацкое нынче выдалось воскресенье! – и повел ее вдоль стены из нержавеющей стали, напоминавшей какой-то огромный секретер. Выдвинул ящик внизу. Грохот железа о железо гулко отозвался под сводами, в лицо Эллен ударило холодным воздухом. Она еле распознала очертания тела, прикрытого испачканной белой простыней.
– Пожалуйста, а я вам не стану мешать, – и Гомес вернулся к торту.
Она, медленно переступая, подошла к ящику. Из отверстия в стене тянуло арктическим холодом. Собравшись с силами, Эллен откинула простыню.
Лицо было такого серого безжизненного цвета, что седая щетина почти не обозначалась на нем. Глаза закрыты, губы слегка раздвинуты, словно он сейчас заговорит.
– Джелло, милый мой, – прошептала она, – прости меня, если можешь.
По щекам ее ручьями текли слезы, капая на его веки, на лоб. Краешком простыни она пыталась их стереть.
