песок, да и бежать в них не очень-то удобно. Зато бутсы были начищены до блеска, словно бальные туфли. Мёрдок принципиально бегал с курсантами все последние недели, не выказывая при этом ни малейшего признака усталости, без единого пятнышка пота на отутюженной форме.
Остальные инструктора, гоняя курсантов, носили голубые форменные футболки и шорты оливкового цвета.
— След в след! Ап! Два! Три! Четыре! Выше ноги, головастики! Давай! Давай! Разом!
Ничего. Завтра экипажи начнут пробежку с инструкторами в лодках, машущими веслами в воздухе, выкрикивающими ободряющие возгласы, встающими, разгуливающими по головам — в общем, стремящимися как можно скорее подорвать физическое и духовное равновесие головастиков.
Выводить курсантов из себя относилось к числу важнейших элементов программы. Первые часы после подъема представляли собой черный, дымный, оглушительный хаос из автоматных очередей, дымовушек, хлопков взрывпакетов прямо под окнами казармы. При этом инструкторы выкрикивали путаные, часто противоречащие друг другу приказы, усугублявшие общую сумятицу в и без того смятенных головах курсантов.
— Огонь! Огонь на палубе! Пожарную команду на палубу! Вниз! Сотню мне! Наружу! Наружу, говнюки! А ну, намокни! В прибой, живо! Не путайся под ногами! Шевелись! Шевелись! Живо! Живо-живо-живо! — курсанты вываливались из казармы в ночь, по большей части полуодетыми, а инструктор палил из М16 поверх голов.
Для курсантов, во всяком случае для тех, кто стиснув зубы вынесет все это, следующие пять суток станут бесконечной и болезненной чередой грязи, усталости, боли и шума, жестким испытанием духовных и физических сил, в течение которого они будут счастливы получить хотя бы четырехчасовой перерыв для сна.
Чертова неделя. Она означала конец первого этапа обучения, кульминацию недель бега, гребли, бега, отжимания, бега, плавания, еще плавания, бега, бега и еще раз бега. Первый этап, конечно, имел целью совершенство физической подготовки курсантов, но в гораздо большей степени он предназначался для отсева слабых. Отсев составлял не менее семидесяти процентов от первоначального числа: уходили все, у кого не доставало причудливого сочетания духовных и физических сил и боевого задора, необходимого для службы в Отрядах. Поговаривали, и частенько, что обучение на курсах только на два процента физическое, зато на девяносто восемь — духовное.
— Леди, — обратился Мёрдок к классу на построении накануне вечером. — Следующие пять дней и ночей тщательно, я бы сказал любовно, запрограммированы на то, чтобы заставить вас сделать всего три вещи: уйти, уйти и еще раз уйти с курсов! Мы предпримем все от нас зависящее, чтобы вы поняли, насколько неправы были, приняв безумное решение стать когда-нибудь Котиком. Да, ваш класс уже сократился на несколько человек, но те тренировки были так себе, цветочки. И то были счастливчики, заглянувшие себе в душу и не нашедшие там того, что нужно Котику ВМФ США.
Я официально заверяю вас, что еще до конца этой недели игр и развлечений вас станет меньше, много меньше. Военно-Морской Флот Соединенных Штатов вкладывает в каждого, кто в конце концов пришпиливает трезубец с пистолетом, — для вящего эффекта он, прогуливаясь перед строем бритоголовых курсантов, поглаживал свой «Будвейзер», — что-то около восьмидесяти тысяч долларов. Так что наш священный долг сделать все от нас зависящее, чтобы эти вынутые из кармана налогоплательщика баксы не пропали даром, особенно в наступившую эру жестокой экономии. Мы должны быть уверены в том, что те из вас, кто окончит эти курсы — если кто-нибудь из вас их окончит, — в самом деле лучшие из лучших как телом, так и духом. Одним словом, леди, что они — Котики.
И конечно же, леди, я очень сильно сомневаюсь в том, что в вас и впрямь есть то, что нужно настоящему Котику.
С этой заученной речью Мёрдок уже бесчисленное количество раз обращался к бесчисленным курсантам. Он служил в колорадском Центре уже почти два года.
Ну когда же, думал лейтенант, он добьется перевода? Он хотел командовать боевым взводом и за последние полгода уже неоднократно обращался к командованию с просьбой. Похоже, без вмешательства отца тут не обошлось.
Блэйк Мёрдок в Котиках ходил уже пять лет, но из всех Котиков был, наверное, наименее типичным. Старшему сыну богатого семейства в Вирджинии, вот уже третье поколение которого занималось Большой Политикой, Блэйку давно уже осточертело отвечать на один и тот же вопрос на каждом новом месте службы: «Мёрдок? А вы, случаем, не имеете отношение к Чарльзу Мёрдоку?»
— Да, — устало отвечал он. — Это мой отец.
Блэйк вырос в обширном поместье Мёрдоков близ Фронт-Ройала, в полумиле от неспешных вод Шенандоа. Он учился в местной частной школе, потом в Экзетере; подразумевалось, что он поступит в Гарвард, чтобы потом избрать карьеру политика или юриста. И с самого начала он не мог отделаться от ощущения, что вся его жизнь — школа, женитьба, карьера вплоть до последнего пристанища в фамильном склепе — запрограммирована с тщательностью хорошо расписанной военной кампании.
Мёрдок точно знал, когда именно он начал стремиться в жизни к большему, чем обшитые дубовыми панелями интерьеры и снобистское общество Экзетера. Это произошло на летних каникулах за год до выпуска, когда он каким-то образом очутился в горах Колорадо с группой туристов. В школе он считался лучшим охотником, центровым футбольной команды и полагал, что находится в отменной физической форме, но недели пеших переходов, восхождений и бега с ориентированием в Скалистых горах убедили его в обратном.
И конечно, именно там он повстречал Сьюзен.
Его родители так до конца и не приняли ее. С одной стороны, еврейка, с другой — родом из семьи кадровых военных. Детство ее прошло в таких экзотических местах, как Йокосука, Субик-Бей и Пирл-Харбор; отец ее служил сержантом в морской пехоте и потерял ногу под Данангом, старший брат — моряк ударной подлодки.
Одним словом, это были не те люди, которых Мёрдоки могли пригласить за один стол с аристокрахами графства Уоррен или в Чеви-Чейз-Кантри Клаб в Вашингтоне.
Ко времени, когда Блэйк окончил Экзетер, он уже твердо знал, что не хочет поступать ни в какой Гарвард, и Сьюзен имела к этому самое непосредственное отношение. Опыт выживания в Скалистых горах разбудил в нем яростное, неукротимое желание испытать себя, и испытать в чем-то посерьезнее охоты или футбола.
Родителей весьма огорчило его решение записаться в морскую пехоту. После долгих и ожесточенных споров на эту тему был найден компромисс в лучших традициях вашингтонской политики. Блэйк поступит в Военно-Морскую Академию в Аннаполисе и станет морским офицером.
Разумеется, тут не обошлось бы без прямого вмешательства его отца, конгрессмена Чарльза Фитцджеральда Мёрдока, бывшего прокурора штата Вирджиния и избиравшегося уже на третий срок члена Палаты Представителей. Будучи членом Комиссии по Вооруженным Силам, он имел обширные связи как на Капитолийском холме, так и в высших кругах флотского начальства. Морской офицер, штабист в Пентагоне, быть может, даже офицер по связям с Конгрессом...
— Мы ведь желаем тебе только добра, Блэйк, — сказала ему мать накануне отъезда в Аннаполис. — Флот будет счастлив принять тебя. И почему бы отцу не нажать на пару рычагов, чтобы облегчить тебе жизнь?
В самом деле, почему?
Только потому, неожиданно понял Блэйк, что его жизнь снова распланирована за него.
Удаляясь от воды, взвод все так же бегом, не снимая лодок с голов, начал взбираться на песчаную дюну. Перевалив через гребень, они угодили прямо в грязь, где ровными рядами лежали бревна — куски телеграфных столбов, пропитанные креозотом, фунтов по триста каждое.
По команде инструктора каждый экипаж положил свою МНЛ на землю.
— Значит так, леди, — прокричал Мёрдок. — Сдается мне, кое-кто из вас еще не совсем проснулся. Чтобы день не пошел наперекосяк, надо слегка разогреться. А ну — раз!
Каждая семерка наклонилась и взялась за бревно.
— Два!
Более или менее одновременно все экипажи выпрямились, удерживая бревна на уровне груди. — Три!
