вулканическая природа гения говорит сама за себя. И Александр III, конечно же, сразу уверовал в то, что богоотступник Лев Толстой спрятался за спину сектанта:
'Это прямо теория Толстого, и очень может быть, что даже и статья его'142. Затем последовало вышеприведенное предостережение газете.
Публикация в трех номерах 'Русского дела' материалов о сочинении Давида Абрамовича совпала с полемическими статьями, направленными против Вл. Соловьева в связи с критикой последним книги Н.Я. Данилевского 'Россия и Европа'. И здесь Тимофей Михайлович мог бы заинтересоваться одним высказыванием Соловьева: «В сельской общине и крестьянском наделе Данилевский видит общественно- экономическое устройство, справедливо обеспечивающее народные массы, и это, по его мнению, составляет основу русско-славянского культурно-исторического типа, важнейший залог нашей будущности. Хотя и к народам следует применять слово Писания: 'не хлебом единым' и т. д., тем не менее, общественный строй, обеспечивающий благосостояние народных масс, есть дело огромной важности' (курсив мой. – С. Д.)».
Но и Владимир Соловьев не мог не заинтересоваться Бондаревым. Между прочим, в это время философ готовил открытое письмо Александру III по поводу единения церквей.
Кстати, публикации в 'Русском деле' сочинения Бондарева предшествовала какая-то заминка со стороны Толстого, не совсем понятная. В февральском письме Толстого его биографу П.И. Бирюкову есть загадочная фраза: «Бондарева хотел напечатать в 'Русском деле', но теперь заробел. 'Жизнь' до сих пор в духовной цензуре и так как нет ответа, то не посылается еще для печатания за границей. Тогда заодно и пошлю Бондарева»143. В чем проявилась 'робость' – трудно сказать, возможно, в страхе перед цензурными издевательствами. Вероятно и то, что сам Давид Абрамович не увидел своей публикации, ибо номера 'Русского дела' были тотчас же конфискованы, как утверждает Владимиров144. Узнав о конфискации, Бондарев писал енисейскому губернатору: | 'Надивиться, надивиться я не могу нижеследующему: такой; редкости еще не было на свете, да и впредь никогда не будет.
Какой же редкости? Вот она. Два великих писателя, Лев Николаевич Толстой и Глеб Иванович Успенский, они в своих сочинениях на всевозможные лады хвалят, превозносят, выше облак поднимают и всему свету показывают одобрение моему учению, с целью пожелания обратить всю вселенную на сказанный путь благочестия, чего вы, читатели, своими глазами видали. Из этого видно, что если бы вся вселенная видела все сказанное мною и тоже бы с жадностью всякое слово мое читала и на самое дно сердца клала, да и великое наше правительство, ведь оно тоже не глупей Толстого и Успенского. Оно видит, что не было, нет, да и быть не может на свете полезнейшего, как это мое, т. е. Бондарево, учение.
После же всего сказанного что же? Похвалу, одобрение и возвышенность тому моему учению печатать можно, а самого учения, т. е. ту вещь, которая одобряется, в свет выпустить нельзя.
Так вот загадка, так вот задача: хвалить можно, а ту вещь, которая хвалится, выпустить в свет и показать людям нельзя. В таком случае нужно же ту вещь, это мое учение, укорять, – нет, укорять нельзя: а если укорять нельзя, то напечатай, а напечатать нельзя. Так вот загадка, так вот задача для тебя, правительство! Вы и рассуждение потеряли, с нею что делать, и как быть с нею, не знаете!'145 До 1906 г. напечатать в России работу Бондарева не удавалось. Зато началась мировая слава 'сибирского мужика'. В марте 1888 г. Ясную Поляну посетил профессор Сорбоннского университета в Париже Эмиль Пажес. В день публикации своей статьи о Бондареве Лев Николаевич рекомендовал Пажеса Н.Н. Страхову как 'умного, образованного и, что редкость – свободного человека'. 'Он большой сторонник моих взглядов', – из письма в тот же день 26 марта А.А. Толстой, своей двоюродной тетке146. Пажес имел опыт перевода. Он издал на французском языке первую часть толстовской работы 'Так что же нам делать?'. Поэтому Лев Николаевич, не колеблясь, предложил перевести Пажесу сочинение Бондарева и свое предисловие. В июне 1890 г. эта книга вышла в Париже под заглавием 'Leon Tolstoi' et Timothee Bondareff:. Le travail. Traduit du russe par B. Tseytline et A. Pages'. Книга распадается на две части. Первая часть содержит статью Толстого 'Труд и теория Бондарева'. Вторая часть, озаглавленная «Труд 'мужика' (par le moujik) Бондарева», имеет две главки: 1) Введение. Жизнь Бондарева. Цель его работы; 2) Труд по Библии. В приложении даны статьи: Труд и любовь. Завещание Бондарева. В предисловии один из переводчиков Амедей Пажес сообщил, что его брат Эмиль посетил Толстого в 1888 году и «принял из
его рук рукопись 'Труда', но, загруженный работой, поручил работу ему». Получив перевод, Толстой записал в дневнике от 28 июня 1890 г.: 'Прекрасная книга'147. 30 июня Толстой писал своему другу Г.А. Русанову об этом труде: 'Очень хорошая вышла книга и, думается, может быть на пользу людям'148. Вышедшая книга была доставлена в село Иудино много лет спустя. Как выяснилось, Тимофей Михайлович, получив уведомление от Толстого в письме от 3 декабря 1893 г. о посылке книги, напрасно ждал ее. Недремлющие полицейские власти изъяли книгу на минусинской почте как враждебную правительству. Прошло не менее пяти лет, пока автор сумел ее получить окольными путями. И прошло еще немало времени, пока для Бондарева молодой человек В.И. Кузьмин (Вл. Са-гайский) сделал обратный перевод с французского на русский. По-видимому, перевод получился довольно близким к подлиннику. Но старик вознегодовал: он написал резкое письмо яснополянскому доктору Д.П. Маковицкому (1866-1921) и самому Толстому. Кстати, это письмо показывает, что иудинский философ находился в обширной переписке со многими людьми. Да и не могло быть иначе, его труд вызвал широкую полемику, и людям было необходимо общаться с ним. Мы доподлинно знаем, что он переписывался с Глебом Успенским и Николаем Златовратским. Но эти письма, видимо, безвозвратно утрачены.
Бондарев писал Маковицкому по поводу преследования царскими властями сектантов, а во второй половине послания жаловался на неточность французского перевода.
Доверительный характер письма к человеку толстовского окружения говорит об их близости: 'О, друг мой, о душа души моей, Душан Петрович! Если Бог есть бесконечная милость, то откуда же бесчисленные бедствия, коим подвергаются благочестивые люди? Если Он есть правосудный правитель мира, то почему порок счастлив, а добродетель несчастная?' Публикатор письма А. Косаванов делает по этому поводу замечание: можно подумать, что это высказывание безбожника. Но это далеко не так: вернее предположить, что Давид Абрамович только что читал 66-й сонет Шекспира. В конце письма он касается парижского издания своего труда: 'Лев Николаевич прислал мне книгу моего сочинения, печатанную на французском языке, и она года три лежала – прочитать ее некому, но теперь нашелся человек, который перевел ее пером на русский язык. И что же я там увидал? Я увидал там то, что платье на себе разодрал и волосы оборвал на себе от досады и неудовольствия. Как!
Ссудомлена да сковеркана, когда я ее первый раз читал, то я тогда был не человек, а какой-то изверг со всего человеческого рода'149. Один из советских исследователей настаивает на том, что Толстой выкинул из сочинения при французской публикации все выпады против власть имущих, согласно своей теории непротивления150. Но тем не менее переписка между Толстым и Бондаревым окончательно прервалась лишь незадолго до смерти сибиряка, после того как 15 августа он отправил в Ясную Поляну короткое письмо, где писал следующее: 'Ту книгу моего сочинения, которую прислал ты мне печатную на французском языке, теперь перевели ее на русский язык пером, и что же я там увидал? О сколько много там не наилучшие, а наихудшие измены и какая темнота да запутанность. Я думал пользу принести как нынешнему всему миру, также и всем будущим родам, а оно вышло все противное тому и наоборот.
Именем Бога правды прошу и умоляю тебя, Л.Н., подай ты с своей стороны возможную для тебя помощь мне, в этой бездне зол утопающему. Какую же помощь? Вот она.
У меня есть эта же рукопись в сравнению с тою, которая у тебя была, вдвое сокращена и многими лучшими сказаниями добавленная.
У меня есть великое желание отослать ее к тебе, чтобы ты представил ее в ту редакцию, то есть за границу, где эта книга печатана. Вот в чем все моление и прошение мое состоит к тебе…'151 Ответ был написан 11 сентября и дошел до адресата быстро, 27 сентября 1898 г.
Толстой старается объяснить старику принцип сокращения и сохранения главного:
'Тимофей Михайлович.
Напрасно ты думаешь, что книга твоя переводом испорчена. Вероятно, тебе дурно ее перевели. В ней переведено все самое существенное, а если что пропущено, то только то, что могло не привлечь, а оттолкнуть читателя.
Переведена же она на французский язык прекрасно и читается очень хорошо…
В том виде, в каком она есть, книга делает и сделает свое дело, т. е. распространит между людьми сознание их греха и укажет им средства его искупить…
