Ребятишки собрались, срам. Он ровно не живой – ничего не слышит. Ум у него очень пронзительный, только кончик, самая острая умственность и загинается. Затвердил одно – сейте. Ну а кто будет железо на плуги добывать, не объясняет'. Она же рассказывает легенду о встрече сельского мудролюба с Толстым. Анна повторяет, что Толстой и крестьянин встречались; по крайней мере, в деревне это считалось непреложным фактом и никаких сомнений не вызывало. (Исследователь М.В. Минокин многократно слышал от крестьян легенду о встрече Толстого и Бондарева, то в Ясной Поляне, то в Иудине.) Безуглов высказывает сомнение: 'По-моему, Семен Калистратович со Львом Николаевичем никогда не встречался, они только переписывались. Книгу Бидарева в Париже изданную, верно, Толстой читал и многое из нее взял для своей проповеди земледельческого труда'.
«У Анны вздрогнули руки.
– В Белых Ключах у любого старика спроси… скажет – правду, в Бийске они встретились…
– Однова посылает Бидарев Толстому письмо, ты, мол, сам ко мне приезжай, тогда и поговорим, а то что по бумаге-то наразговариваешь. Толстой берет билет и едет по чугунке. До Бийска доехал, а дальше не может. Ревматизьм, что ли, у него был.
Все-таки нежный человек. Пишет он Бидареву, зовет его в Бийск, дескать, так и так. Ну, конечно, Семен Калистратыч собрался и поехал. Встретились они, и пошла у них катавасия, Бидарев под конец уже криком кричит на Толстого и кулаком стучит по столу: 'Ты, – говорит, – пишешь-то гладко, тоже зубы заговариваешь, а сам-то в графья записался, сам-то не работаешь. Ты, – говорит, – с роду-то когда косил, нет? Серпом-то пробовал поелозить? А? Ты, Толстой, тож работай, как я работаю'. Толстой, это, не осерчал. 'Правда, – говорит, – Семен Калистратович, вечный работник и земледелец теперь я буду'. Уехал домой да с тех пор, до самой смерти, как крестьянин жил. Посконную рубаху носил, косил, жал, без седла ездить даже стал. Ребят начал учить, как наш Семен Калистратович учит. А от жены в раздел ушел, в избушку»219.
Народная легенда, вероятно, слышанная писателем на Алтае, точно зафиксировала психологическую вероятность встречи двух великих современников и зависимость Толстого от философии сибиряка. Кстати, когда герой (Безуглый) пытается с помощью справочника (по-видимому, 1-го тома Сибирской энциклопедии или Нового Брокгауза и Ефрона) убедить жену в невозможности этой встречи, он терпит поражение: миф побеждает реальность: «Безуглый достал в красном уголке с полки энциклопедический словарь, отыскал страницу, посвященную Бидареву, быстро пробежал ее и сказал Анне:
– Видишь, тут ничего не сказано о встрече в Бийске. Зато здесь есть ответ на твой вопрос: кто будет железо добывать, если все станут сеять.
Безуглый прочел вслух:
– Основная мысль учения Бидарева – утверждение закона 'хлебного труда'; все, без исключения, должны 'работать своими руками хлеб, разумея под хлебом всю черную работу, нужную для спасения человека от голода и холода…'.
Анна оттолкнула от себя том словаря.
– Кто писал, не знаем, а мы, дураки, читаем…
– Машину он опровергает! Какой ты нашел у него ответ? Никакого он ответа-совета человеку не даст, хоть год на одном месте простоит!»220 Нельзя отказать Зазубрину в смелости: он с любовью рисует образ старика-сибиряка, противника коллективизации. Вот замечательная сцена, когда на заседании партийной и комсомольской ячейки появляется высокий, бодрый старик с посохом, в синих глазах которого мелькают переливчатые, лукавые огоньки, и спрашивает разрешения присутствовать на собрании двусмысленными словами: 'Граждане, сборище ваше не тайное?' – И на приглашение сесть громогласно заявляет: 'Не к лицу мне стоять перед тобой, потому по чину я в ровнях с самым вашим большим комиссаром…
Да что комиссар, тебе передо мной стоять надобно, мой хлеб ты ешь, я тебя кормлю от трудов своих'221.
Нетрудно догадаться, что роману 'Горы' была уготовлена тяжелая участь. Он подвергся разносу в рецензии Зел. Штеймана, озаглавленной 'Тарзан на хлебозаготовках'. И вновь в защиту Зазубрина выступил Максим Горький, отметив, в первую очередь, возросшее мастерство писателя по сравнению с романом 'Два мира', уже выдержавшим 10 изданий. В полемике Горький отмечает сильные стороны Зазубрина. 'Тарзаном' обзывает рецензент героя романа Безуглого. Такое сравнение оскорбительно и может иметь обратное действие, т. е. критика можно так же легко сравнить с любым животным или насекомым. «Но – легко сделать еще не значит хорошо сделать, следует делать, уместно делать. Действие повести 'Горы' развертывается на Алтае, в среде звероподобного кулачья. Горный пейзаж, мощный хаос возбуждает в… здоровом человеке… инстинкты древнего охотника и еще кое-какие эмоции. Свойство горного пейзажа весьма ярко и глубоко отразилось в фольклоре всех народов, а особенно на воображении равнинных племен, это свойство возбуждает воображение, возвращает его в 'глубину времен', к судорогам земной плоти. Штейман иронизирует над эмоциями коммуниста Безуглого: 'Голый человек на голой земле'»222. Далее идет упоминание о жуткой сцене истребления лошадей и маралов. В конце Горький замечает: 'Грубоватое, но вполне естественное и уместное изображение Зазубриным жизни животных горизонтального и вертикального строения рецензент, видимо, считает недопустимым'. Как раз эти страницы повести Зазубрина необыкновенно сильны и выдерживают проверку временем. 'Он понял, что слушает шумы вечного движения мира, его непрерывных превращений. Он знал, что весь мир живет по одним и тем же законам разрушения и созидания. Ветры, воды, льды непрестанно растаскивают, размывают, разламывают. Земля поворачивает к солнцу то один бок, то другой. Горы и моря на ней меняются местами. В ее неостывшие недра погружаются города, страны, материки.
Безуглый взглянул на небо. Бесчисленные миры светились в недоступной вышине. Они возникали, исчезали, рождались вновь, чтобы умереть, гибли, чтобы опять возродиться из праха. Он увидел вселенную как единый хорошо работающий огромный механизм. Человек показался ему обидно ничтожным.
Безуглый написал в тезисах к докладу: 'Сволочь природа'.
В двух словах он соединил и гнев и восхищение»223.
Сравните эти строки со стихами современника Зазубрина, Николая Алексеевича Заболоцкого, например такими:
Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя, И, погасив свечу, опять отправлюсь я В необозримый мир туманных превращений, Когда миллионы новых поколений Наполнят этот мир сверканием чудес И довершат строение природы, – Пускай мой бедный прах покроют эти воды, Пусть приютит меня зеленый этот лес ('Завещание', 1947)224.
И таких ассоциаций множество (см. стихотворения Заболоцкого: 'Метаморфозы'(1937),
'Вчера, о смерти размышляя'(1936), 'Все, что было в душе'(1936) и др.).
'Заимствования, к которым прибегал сам Заболоцкий, это, вероятно, тема специальных исследований', – писал друг его молодости225. Но это вряд ли сознательное включение близкого строю души материала. Тем паче что начатая поэма 'Лодейников' публиковалась еще в 1933 г. И герой Заболоцкого – Лодейников близок герою повести Зазубрина – Безуглому попыткой осмыслить окружающий мир: …Стояли яблони, как будто изваянья, Возникшие из мрака древних лет. …
