Афинский яд

— Да? — мягко отозвался Аристотель. — Не спеши, отдышись. А потом прогуляйся с нами.

— Нет времени, — сказал тот, еще не вполне восстановив дыхание и, тронув Аристотеля за локоть, кивнул на темный угол между воротами и выступом городской стены. Не далее чем сегодня утром Аристогейтон упоминал такие уголки, неизменно грязные и дурно пахнущие, но зато обеспечивающие относительную защиту от посторонних глаз. Загороди мы с Феофрастом Аристотеля и Фанодема, они могли бы говорить, совершенно не опасаясь, что их подслушают случайные прохожие.

— Ты мудр, о Аристотель, — начал Фанодем. — Мне сказали — не важно, кто, — что ты спас жизнь Фрины.

— Ты любезно преувеличиваешь мои скромные заслуги, — возразил Аристотель. — Это сделал не я, а Гиперид. Не говоря уже о самой Фрине.

— Помоги нам, пожалуйста, — взмолился Фанодем. — Помоги хоть чем- нибудь. Я не знаю, что делать. Некогда меня уважали, — с горечью добавил он. — И даже почитали. За знание религиозных обрядов и правил мне пожаловали золотую корону. Я всегда трудился на благо Афин и Аттики. Я, не скупясь, делал пожертвования на священный источник Амфиар. Я написал свою «Историю».

— Твой вклад в процветание Афин бесценен, — молвил Аристотель. — Это всем известно.

— Я был уважаемым человеком, сам Ликург охотно возносил мне хвалы. А нынче старые друзья отворачиваются от меня один за другим. Да что там говорить, прохожие — и те бросают на нас косые взгляды. Все расходы: содержание Гермии, плата стражам и тому подобное — легли на мои плечи, а еще жертвы, которые пришлось принести, дабы умилостивить богов, разгневанных нашим случайным появлением на Агоре. А между тем, должники не спешат расплачиваться со мной. Возможно, они считают, что меня тоже приговорят к смертной казни, и тогда платить не придется совсем! Я прошу тебя о помощи не только ради Гермии, но и ради себя самого, ради моей жены и моей семьи. Боюсь, нам придется несладко, если Гермию осудят. А как все усложняет исчезновение Клеофона!

— Понимаю, — сочувственно проговорил Аристотель.

— Люди высказывают самые дикие предположения о том, что могло случиться с мальчиком, и обвиняют Гермию — о, в чем только ее не винят! Послушать некоторых, так она сварила его в кипящем масле, а кости съела — не иначе! Но, боги, она же невиновна! Помоги нам оправдать ее.

— Мне не совсем ясно, чем именно я могу вам помочь, — неуверенно сказал Аристотель.

— Как насчет публичного дома и его хозяйки? Свалить на нее вину не составит труда! Мы скажем, что Ортобул умер в борделе, где его, собственно, и нашли. Его убили там, наверняка там. Не в родном же доме! Это совершенно исключено. Придерживайся такой версии, и не ошибешься. Да, и если узнаешь хоть что-то о пареньке, дай нам знать.

— На это можете рассчитывать в любом случае, — отозвался Аристотель. Он ободряюще сжал руку старика и добавил: — Сожалею, что не могу сделать больше. Но что смогу, я сделаю. Однако надейтесь на себя. Хорошенько подготовьтесь к суду. Обратитесь к профессиональному ритору. Критон — серьезный противник, на чьей стороне огромное преимущество — молодость: люди простят ему любые ошибки, и грубость, и вспышки злобы.

— Уж конечно, — ответил Фанодем. — Неблагодарный! А ведь Гермия была второй матерью и ему, и Клеофону! Казалось, это такой хороший брак. Уж лучше бы она оставалась вдовой Эпихара!

Фанодем уныло поплелся обратно в город, а мы, миновав ворота, очутились среди деревьев. В это время года листья уже начинали облетать. С высокого, круто уходящего в небо холма Ликабет дул легкий ветерок, и мягкое журчанье ручейка, бегущего по его склону, приятно разносилось в воздухе.

— Несчастный! — сказал вдруг Аристотель.

— Похоже, ни для кого не тайна, что ты предложил свои услуги Гипериду, — молвил Феофраст. — Не уверен, что это хорошо. Я и представить не мог, насколько далеко ты зайдешь. Что, боги милосердные, заставило тебя ему помогать?

— Ну, Гиперид, в конце концов, не Эвримедонт. Нет. — Аристотель резко остановился и посмотрел куда-то вдаль, словно сквозь вершину горы. — После того, что случилось минувшим летом, — вы помните этот оскорбительный эпизод — я сам был уверен, что никогда больше не буду с ним говорить. Но обстоятельства зачастую оказываются сильнее нас. Обвинение Фрины было лишь частью заговора против афинян, и не в последнюю очередь — против некоторых влиятельных граждан. Это все равно, что избить собаку на глазах у льва. И хотя у Фрины немало знакомств в высших кругах, она показалась легкой добычей.

— Я смотрю на это дело несколько иначе, — не согласился Феофраст. — Я не услышал ни одного доказательства ее невиновности. Честно говоря, для меня очевидно, что она совершила именно то, о чем говорили юноши-свидетели. Короче говоря, святотатство.

— Да. Быть может, я причастен к спасению женщины, которая виновна в святотатстве, какой бы смысл ни был вложен в это слово, — признал Аристотель. — Обвинение в «святотатстве», которым так легко злоупотребить, меня не волнует. Именно его предъявили Сократу. Люди часто используют его в неприкрыто — да будет мне позволено так выразиться, — неприкрыто политических целях. Я не утверждаю, что мой поступок был лучшим из всех возможных. Я просто действовал, согласно непредвиденным обстоятельствам. Общие принципы, примененные к конкретной ситуации и конкретному времени. Это и есть политическая активность. Вы должны понять, вы оба, — он двинулся дальше, — ничего не закончилось бы с казнью Фрины.

— Почему нет? — спросил я.

— Потому что Фрина — это образ, символ и симптом. Ее смерть стала бы всенародным зрелищем. Уничтожив эту женщину, не в меру распетушившиеся патриоты со своими религиозными сторонниками во главе с Эвримедонтом преисполнились бы гордости и сознания собственного могущества. С чем можно сравнить такую метаморфозу? Это все равно что… О! Все равно что младенец, который за одну ночь превратился в грозного воина с мечом. Такие вещи происходят очень быстро. И тогда эти люди, неожиданно дорвавшись до власти, смогли бы беспрепятственно обвинять граждан и прочих афинян в святотатстве, а то и просто угрожать, что подобное обвинение будет предъявлено. Любого — к примеру, человека, излишне тепло относящегося к Македонии, — можно поставить на колени таким образом. Начни олигархи убивать — их уже не остановишь. Правление Тридцати Тиранов — яркий тому пример.

— Значит, — сказал Феофраст, по-прежнему неодобрительно, — ты оправдываешь сегодняшнее тошнотворное зрелище, которое стало возможным не без твоего участия? Гражданин, разменявший седьмой десяток, рыдает над своими убеждениями! Признавайся, какую именно роль ты сыграл в этом позоре.

— В назначенное время я встретился с Гиперидом. Это было краткое свидание, полное недоверия и неприязни как с моей, так и с его стороны. Гиперид едва ли питает ко мне большую любовь, учитывая то, что он оскорбил меня до глубины души, и прекрасно об этом знает. Он, однако, был сильно опечален и мог думать лишь об участи Фрины — женщины, которую он, можно сказать, обожает, с которой его связывают радости ложа и узы дружбы.

— Для него эта женщина — явно нечто большее, чем просто порна.

— Гиперид не лгал, говоря, что за самого себя молил бы с неменьшей страстью. Он пошел бы на все, лишь бы спасти ее. Образ человека с киркой, атакующего чудесную статую — это моя находка. Думаю, вспомнив нанесенное мне оскорбление, он понял иронию — или еще поймет. По крайней мере, он не погнушался воспользоваться этой идеей.

— Но одно дело — говорить о статуе, и совсем другое — срывать с женщины одежду!

— Помнишь, Стефан, в начале прошлого лета — еще до этого ужасного случая — я придумал для Гиперида линию защиты одного человека, обманутого продавщицей духов и косметики: а именно, продемонстрировать ее прелести, чтобы судьи поняли, как она заставила бедолагу подписать фальшивый договор. И теперь я предложил ту же стратегию, но для достижения прямо противоположного эффекта. Но только если не останется иного выхода. Помните это. Я посоветовал обнажить Фрину и вознести хвалу Афродите. Именно так он и поступил, когда стало ясно, что дело почти проиграно.

— Вот так поборник разума и справедливости! О Аристотель, выходит, Гиперид — всего-навсего покорный актер, а ты — хорег, которого мы должны благодарить за этот спектакль!