Афинский яд

поведал девушке о том, что видел меня в ту роковую ночь.

Еще несколько дней назад такое открытие чрезвычайно обеспокоило бы меня. В честном бою я был готов встретиться с любым неприятелем, однако закон, в сети которого люди, подобные Эвримедонту, улавливают тебя, словно паук — глупую мошку, внушал мне опасения. И хотя суд над Фриной благополучно завершился, следовало признать, что участие во всей этой истории не слишком украшает мою репутацию, а потому желательно, чтобы оно не выплыло наружу. Какой-нибудь охотник за свидетелями, вроде Ферамена, работая над другими делами, возможно, с Эвримедонтом или Аристогейтоном, не побоится испортить мне жизнь.

Направляясь к выходу из этого злосчастного дома, я так задумался, что едва не налетел на другого посетителя, тоже собиравшегося уходить.

Это был селянин, судя по походке и башмакам, заляпанным навозом. Какой-нибудь угрюмый сын полей, который приехал на афинский рынок и заодно решил урвать кусочек наслаждения. Но вдруг я остановился. Что-то в его движениях, в форме круглой головы под капюшоном было смутно знакомым и не вязалось с деревней. Кроме того, от человека исходил едва уловимый аромат дорогих духов — конечно, ими могла пользоваться его любовница, но бордель Манто еще не дорос до изысканных благовоний Египта. Притирания из оливкового масла с добавлением душистых трав — да, но никак не… К тому времени, как мы вышли на улицу, все эти детали связались воедино.

— Так-так, Архий, — сказал я. — Не думал, что ты — постоянный клиент.

— Тихо! — он свирепо покосился на меня. — Ни слова, пока мы рядом с домом.

Мы шли молча, пока не оказались в относительно безлюдной части улицы, где Архий мог говорить спокойно:

— Честное слово, Стефан Афинский, ты не должен обращаться ко мне, когда я на работе!

— Ах, вот в чем дело. Я-то думал, ты развлекаешься.

— Разумеется, нет. Как ты, может быть, заметил, я переодет.

— Если ты полагаешь, что это называется «переодеться», наша встреча ничему не повредила. Потому что никакое это не переодевание.

— В самом деле? Что тебе не нравится?

— У тебя идеально круглая голова, и это бросается в глаза. Иногда ты двигаешься, как крестьянин, а иногда — нет. Ты держишься гораздо прямее, чем крестьянин. У тебя слишком чистые руки, прежде всего, ногти. Хуже всего то, что от тебя пахнет. Какой-то изысканный аромат, который перебивает запах навоза. Такой аромат слишком хорош даже для обитательниц этого борделя.

— Ах, — улыбнулся он и посмотрел на меня с невольным восхищением. — Стефан Афинский, ты должен пополнить ряды моих собратьев. Не актеров — к лицедейству ты не способен, — а шпионов. Я учту твои замечания. Великолепно! У тебя отличный нюх. Я подушился вчера, но, видимо, запах еще не выветрился. Увы, я буду вынужден отказаться от этого чудесного аромата египетских лилий. Подарок друга из Навкратиса.

— Отдай его своей подружке, — безжалостно произнес я.

— Очень мило с твоей стороны, — продолжал Архий, — давать мне эти советы. Ибо я должен постоянно практиковаться и добиваться полного совершенства, даже в мельчайших деталях. Я безмерно благодарен. Немногие смогли бы столь же доходчиво разъяснить все мои промахи! За эту помощь ты получишь благодарность не только от меня, но и от Антипатра.

— Можешь не упоминать об этом Антипатру, — раздраженно ответил я. Я не желал иметь ничего общего с этим шпионом и македонцами. Пусть они с Антипатром оставят свои благодарности при себе.

— Надеюсь, ты хорошо провел время, — ехидно улыбнулся я. — Нашел то, что искал?

— Более-менее. Думаю, девчонка ничего не заподозрила. И кое-что мне удалось выяснить. Скажу одно — по большому секрету, в благодарность за твои любезные советы, — он понизил голос. — Я напал на след нескольких людей, в том числе бывшего привратника — фригийца.

— Какого фригийца?

— Раба Ортобула. Вместо него теперь старик, раньше принадлежавший Эпихару. Его привела с собой Гермия. А прежнего привратника и след простыл.

— Только не говори, что его зовут Артимм.

— Именно. — На лице Архия мелькнула тень разочарования. — Я пытаюсь выяснить, куда он делся. Я подумал, юный Клеофон, устраивая побег, вполне мог воспользоваться услугами старого раба семьи.

— Интересная мысль!

— У меня немало других. И кое-какая информация. Время покажет, пригодится она или нет.

Разумеется, я хотел обсудить полученные сведения с Аристотелем, а вовсе не с грозным Архием, который ужасно меня раздражал. Дня через три после исчезновения Клеофона в борделе видели мальчика — несомненно, это очень ценная информация. Дома я с радостью обнаружил, что Олимпий, помощник главного раба Аристотеля, принес мне записку от своего господина. Основатель Ликея просил меня прийти, желая переговорить о чем-то важном. Казалось, ничто не должно помешать беседе с глазу на глаз. Я уже собрался было совершить привычную прогулку до Ликея, как вдруг на пороге вырос Фанодем. Несчастный дядя еще более несчастной Гермии старел не по дням, а по часам.

— Прошу тебя, о Стефан, — произнес он вместо приветствия, — скажи, ты виделся с Эргоклом?

— У меня нет ни малейшей причины искать встреч с Эргоклом. Я видел его на Агоре, возле памятника Героям, когда Критон зачитывал новое обвинение против тебя.

— Да, ужасно. Ужасно! Если все ополчатся на нас, мы погибли. Ибо как доказать, что ты чего-то не делал? Как нам доказать? Мы не в силах доказать, что не похищали мальчика, и уж тем более не убивали его! — Он содрогнулся. — Я должен разыскать Эргокла. Его никто не видел, с тех пор как… как Критон выступил на Агоре. Гермия убеждена, что, когда Эргокл говорил с ней, в его словах таилась угроза: он намекал, что она избавилась от мальчика и должна заплатить, если хочет, чтобы он молчал. Когда Эргокл рядом, это невыносимо, но еще хуже, когда его долго нет. Необходимо выяснить, чем он сейчас занимается. Правда ли он нас подозревает или просто хочет вытянуть деньги?

— Решив подкупить Эргокла, вы совершили бы непоправимую ошибку.

— Но если Эргокл подумает, что с нами можно договориться, то, возможно, перестанет столь рьяно поддерживать Критона, пусть даже и встал на его сторону. Может, таким образом он лишь пытается нас припугнуть? А вдруг ему известно, где Клеофон?

— Я не могу тебе помочь, — мягко ответил я, положив руку на плечо старика. — По крайней мере, сейчас у меня есть дела, и я не могу заниматься поисками Эргокла. Я обязательно скажу, если увижу его. И надеюсь сделать кое-что для тебя, можешь быть уверен.

И я ненавязчиво отодвинул Фанодема от двери. Если бы только я мог сказать ему, что нашел Клеофона — живого.

Я быстро проделал привычный путь в Ликей и поведал Аристотелю о своих открытиях. Вскоре после исчезновения Клеофона в доме Манто нашел временное пристанище некий учтивый мальчик. Я не собирался докучать Аристотелю детальным описанием всех подробностей моего визита в бордель, но счел нужным упомянуть тревогу Фанодема. И вдруг, уже в самом конце, меня осенило:

— Аристотель, кто такая Ликена?

— А почему ты о ней заговорил?

— Я просто вспомнил, что, когда пытался разузнать, не может ли Клеофон прятаться у Манто, — не сегодня, а в прошлый раз, — то встретил Мариллу. И она сказала, что, если Манто снова понадобится кастрюля, пусть, мол, идет к Ликене. И я вдруг подумал: есть некая Ликена, которая связана и с той, и с другой семьей, а мы так и не выяснили, кто она. Марилла, помнится, сказала, что Ликена — любовница Филина. Мы только слышали о ней, но ни разу не видели.

— Может, следует пустить по ее следу ищейку Архия?

— Думаю, он все еще занят поисками Клеофона.

И я рассказал, что видел переодетого Архия, что, оказывается, «Артимм», которого искала малышка Харита, — это старый фригиец, бывший привратник Ортобула, и что, по мнению Архия, он мог быть причастен к исчезновению Клеофона.