поторопиться.
— Так точно, товарищ главком, — подтвердил Покус. — Нам долго ждать никак нельзя. Выгоды нет. До двадцать девятого и булыжную мостовую со Светланской растащат!
Репортер прижал руку с блокнотом к груди, поклонился:
— Я понял ваш ответ. Благодарю. Позвольте задать еще. вопрос. Как вы поступите с белыми войсками и противниками ДВР?
— Мы не будем предпринимать никаких репрессивных мер в отношении белогвардейских солдат и офицеров... — Уборевич сделал паузу и закончил с нажимом: — При условии, что они не окажут сопротивления нашим войскам. Наша власть гуманна. Мы не хотим бессмысленных жертв. Война закончена. Так и напишите в своей газете.
Слинкин бросил реплику:
— Они напишут, Иероним Петрович, как же!
Японец метнул быстрый взгляд в его сторону.
— Я постараюсь передать ваши слова в точности, господин главнокомандующий. И последний вопрос. Какая форма правления будет во Владивостоке? Народное собрание или...
— Как только наши войска войдут в город, будет немедленно организован Ревком, который восстановит порядок и наладит работу учреждений и правительственных органов. Приморье, как автономная единица, будет подчиняться читинскому правительству, Советам, Частная собственность будет ликвидирована не сразу. Экономика губернии находится в самом плачевном состоянии. Всевозможные правители-грабители сделали все, чтобы разрушить хозяйство, торговлю и промышленность. Народному правительству предстоит громадная и ответственная работа.
Карпухин подозвал стоявшего неподалеку особиста Губанова:
— Проводи этого японца до наших постов. Понял? Чтоб в целости и сохранности!..
Репортер долго раскланивался и пятился. Видимо, он очень волновался: под мышками на куртке выступили широкие влажные полукружья.
— Давай! — пригласил Губанов.
Они поднялись на платформу и под взглядами сотен глаз спустились к дороге, ведущей в город. Под елью стоял автомобиль. Шофер в кожаной фуражке и очках, поднятых на околыш, копался в моторе, что-то насвистывая.
— Заводи свою механику, — сказал Губанов, — поедем на передовую.
Шофер недовольно заворчал, невнятно забубнил, из чего Губанов разобрал, что япошка мог бы и своими ногами дотопать. А тут жги бензин...
— Ты много не разговаривай. Заводи. Давай сюда, — предложил он репортеру. — Знай наших!
Тане было известно, что Дзасохов вернулся из Никольск-Уссурийского. Однажды, придя домой, она обнаружила записку: «Позволь зайти, нам надо серьезно поговорить». И когда он пришел, в ответ на его: «Здравствуй, Танюшка», она сказала сухо:
— Ну, что тебе?
— Если я тебе все так же неприятен, могу уйти. — Тут он заметил коробку папирос на столе, пепельницу. — Ты курить начала, или?..
— Или, Дзасохов, или. — Она отодвинулась, прислонившись плечом к стене. Это были ее папиросы: недавно она начала курить. Солгала потому, что бесцеремонность бывшего мужа бесила.
Дзасохов устроился в кресле, положив фуражку на стол, закинул ногу на ногу.
— Признаться, я не ожидал этого «или». Позволь спросить, кто он, твой избранник? Хотя не надо. Грош мне была цена, если бы я не узнал этого сам. Что ж, поздравляю. Ты счастлива?
— Какая тебе разница, — досадливо произнесла она. — Я ведь не спрашиваю, счастлив ли ты и кто твои избранницы. Даже не интересуюсь той, с которой ты раскатываешь по городу в авто.
— Ревнуешь?
— Я сказала, мне это не интересно, — с нажимом произнесла Таня.
— К сожалению, эта мадам всего лишь мой верный идейный помощник. Недавно она погибла... несчастная случайность...
— Вот как?
— Да, так.
Дзасохов прошелся по комнате, постоял у окна.
— Вот зачем я пришел: пора выбираться отсюда. Не сегодня-завтра начнется столпотворение. Пока еще есть возможность, устрою тебя на пароход. Уедешь в Дайрен, а оттуда в Харбин. Или ты остаешься? — Он испытующе поглядел на Таню, а та думала сейчас только об одном: скорей бы убирался. Она уже боялась его. Один вид, эти блестящие, как от кокаина, глаза чего стоят... Едва сдерживая себя, чтоб не вытолкать Дзасохова, сказала:
— Конечно, я еду. Только не решила когда.
— Решай. Как говорится, финита ля комедиа. В твоем распоряжении не более двух дней. Я приеду послезавтра в это время, если не убьют из-за угла. — Он натянуто улыбнулся. — С собой возьми только самое необходимое. Здесь оставаться нельзя. Все же хоть и бывшая, а жена контрразведчика...
Таня посмотрела на часы. Дзасохов перехватил ее взгляд.
— Ты кого-то ждешь?
— Мне надо идти, извини. Я ведь уроки музыки даю.
— А я думал, ждешь. И знаешь, хочу предупредить: не надейся, что кто-то другой тебе поможет. Поэтому подумай о моем предложении.
Она ничего не ответила. Прошла в прихожую и принялась одеваться.
— На улице одной не опасно?
— Я привыкла, Игорь.
Он долго смотрел, как она собирается. Встал, взял фуражку.
— Может, проводить?
— Нет, не надо.
У порога сказал жестко:
— Если сама не пожелаешь, насильно заберу. Ты это запомни. А Серегину скоро будет не до тебя. Он у меня вот здесь, — и показал ей согнутый крючком палец.
На улице, садясь в авто с крытым верхом, сказал Флягину, ожидавшему его:
— Останьтесь-ка тут...
Таня долго не могла разыскать Серегина по телефону, номер которого он ей дал на всякий случай. Ждала и нервничала. И когда, наконец, услыхала его спокойный голос, сказала, от волнения касаясь губами трубки:
— Тебе не хочется увидеть меня?
Он слышал ее дыхание и не стал расспрашивать, а помолчал, видимо, прикидывая время:
— Хочется. — Опять помолчал. — Через двадцать минут в кафе Саса. Тебя это устроит?
— Лучше в «Жаровне», что против китайской кумирни. Там удобнее.
— Хорошо, — быстро отозвался Серегин. — Закажи там чего-нибудь и жди. Я постараюсь не задерживаться.
Таня волновалась. Дзасохов был трезвый и злой. Она давно не видала его таким. Обратила внимание на его худобу: щеки втянуло, всегда выпуклые глаза запали и стали похожими на птичьи. Что он имел в виду, говоря о Серегине?.. Она и сама чувствовала, что пора собираться, только не в Харбин и не в Дайрен. Навстречу своим! Дни белой армии были сочтены. В городе творилось невообразимое.
Исчез начальник городской милиции Мерцалов. Накануне он и казначей получили в «Иокогама Спеши Бэнк» 12000 иен для выплаты служащим. Начальник бюро выдачи заграничных паспортов Зауэр унес с собой в портфеле всю дневную выручку, по примерным подсчетам равную 8700 рублям золотом. На днях ограблен ювелирный магазин Авдановича на Эгершельде. Генерал Пучков получил сто тысяч рублей для выдачи семьям офицеров земской рати и, погрузившись тайно на кавасаки, ушел в открытое море. На железнодорожных путях в вагонах с японским обмундированием оказались ящики со слитками золота. Вагон
