Арнольд Филиппович Миловидов. А это... — он замолк на мгновение, — моя правая рука по всем военным вопросам.
И Миловидов, и Бордухаров сделали поклоны и щелкнули каблуками.
Бордухарова Лескюру приходилось видеть и раньше. Внешне он был привлекательным: чуть выше среднего роста, осанист, прям, гордо держал крупную с густой сединой голову. Взгляд бледно-голубых глаз тяжеловат, как у всех тех, кто привык повелевать людьми.
Кроме двоих молодцов, все снова сели в автомобиль и подкатили к мамонтовской усадьбе, где уже их ждали, Нюрка с каменным выражением румяно-круглого лица держала на вытянутых руках рушник с хлебным караваем и солонкой. А сам Мамонтов — поднос с рюмками и бутылкой.
После обеда Косьмин пригласил Лескюра в угловую комнату с окнами в сад. Комната была обставлена в городском стиле. Косьмин пояснил:
— Я тут останавливаюсь, когда на охоте бываю. Утка тут хорошая. Озера неподалеку. — Развязал галстук, снял туфли, пиджак. — Прелесть какая. Слышите запах яблонь? Вот о чем мечтаю. Вернуть себе усадьбу, я из-под Саратова, а там — хоть трава не расти. Ружьишко за плечо. Охота — и больше ничего на свете. Вы какую собаку уважаете?
— Сенбернар, — не задумываясь, ответил Лескюр, Он стоял у окна и разминал сигарету.
— А по мне, лучше пойнтера не сыскать. Великолепен под ружьем. И никаких тебе гончих. Другие целые псарни держали, а я пару пойнтеров. Псарня — шуму много, а я люблю тишину.
— Сенбернар не охотничья собака. Она розыскная, скорее, и пастух.
— Я вот все хочу спросить у вас, где вы обучились русскому?
— В России. Мой отец имел винный завод в Крыму.
— А... — с шутовским злорадством протянул Косьмин. — И вас русская революция пощекотала? Понятно.
— Не очень. Отец в тринадцатом распродал акции, и мы вернулись на родину.
Косьмин разлил по бокалам вино.
— Ваше. Бургундское. Солнцем пахнет. Я обещал вам показать свое воинство. Это чтоб вы убедились, что все у нас по-серьезному, мы не в бабки собрались играть. — Желтоватая кожа Косьмина порозовела, он потер острый подбородок в задумчивости. — Вот привез я вас сюда, а самому горько. Как вы думаете, почему мне горько?
— Почему?
— Гордость мучает. Вот почему. Гордые мы, русские. Англичане, например, от своего богатства гордые. А мы... мы от бедности своей. А тут приходится просить, кланяться. Вот так и пускаешь на распыл свое изначальное качество. А потом спохватишься, да поздно. По уши увяз. И назад ходу нету. Вы пейте. Как я — на природу, так тянет пофилософствовать. Когда учился в Петербургском университете, прочили блестящее будущее. Может, и получился бы Ибн-Руста или еще кто. А я в военное училище.
— Ибн-Руста не философ. Географ.
Косьмин, смеясь, отмахнулся:
— А, все равно!
Лескюр вполуха слушал болтовню Косьмина, а сам думал, как повернуть разговор в нужное русло. Председатель БРП не намерен был откровенничать, тем более выкладывать свои планы перед коммерсантом, от которого хотел одного: денег. Воинство Лескюра не интересовало. Воспользовавшись паузой, спросил:
— Получите пятьсот тысяч, и что?
— Миллион.
— Допустим. И дальше? На что вы их употребите?
— Да уж не пропьем. Не на бутылку ханжи просим.
— А мы должны быть уверены в этом. В противном случае нам и говорить не о чем, господин Косьмин. В конце концов, не мы обращаемся к вам, а вы к нам.
— На оружие пойдут деньги.
Лескюр щелчком выбросил окурок в окно и отошел. В это время в саду под чьими-то шагами затрещали сухие ветки.
— Кто там? — спросил Лескюр.
Он вернулся к окошку, выглянул. Бордухаров ходил между деревьев в нижней рубахе и делал энергичные движения руками и корпусом.
— Ваш помощник. — Лескюр посмотрел на Косьмина. — Чего это он?
Косьмин тоже поглядел в окно.
— Гимнастикой занимается. Три раза в день занимается гимнастикой. В Омске, когда у Колчака служил, получил ранение в позвоночник. С тех пор вот и мучается. Вадим Сергеевич! — окликнул Косьмин. Бордухаров повернулся с разведенными руками, готовый присесть. — Зайдите. Дело тут у нас.
Бордухаров сделал с десяток приседаний, постоял на одной ноге, вытянув другую, и после этого подошел к Косьмину, утирая платком взмокшее лицо.
— Что случилось?
— Зайдите. Мы тут с господином Лескюром, как говорят у вас в Одессе, за жизнь говорим.
— Я не из Одессы. Я воронежский.
— Ну, все равно. Это Белоногов из Одессы. Простите великодушно.
— И Белоногов не из Одессы, — возразил Бордухаров, аккуратно складывая платок и пряча его в карман. — Вы, Александр Иванович, все перепутали.
Явился Бордухаров уже одетым, посвежевшим. Увидев бутылку с вином, предупредил, глядя на Лескюра:
— Чур не я. Не употребляю.
— Да будет вам, — проворчал Косьмин, разливая по стаканам. — Это мы так, для бодрости. Сами небось спирт хлещете. — Бордухаров обидчиво подобрал губы. — Мы тут вот о чем говорим. Господин Лескюр спрашивает, что будем делать с деньгами, которые они дадут нам? Я говорю, на оружие.
— На оснащение армии, — поправил Бордухаров, все-таки взяв стакан.
— Какой армии? — не понял Лескюр, сразу уцепившись за реплику. — Что-то не знаю никакой армии.
— Вы еще много чего не знаете, господин Лескюр. Армия существует. — Он поставил стакан, сложил на животе руки. — Есть армия, да. И она нуждается в оружии.
— Если она не вооружена, то это еще не армия, — сказал Лескюр, закуривая новую сигарету. Косьмин шире открыл окно. — Или я чего-то не понимаю.
— В принципе вы правы. Армия без оружия — это не армия. Это было бы понятно в условиях России. А здесь мы не дома. Здесь на нас не работают патронные заводы.
— Понятно. В таком случае у кого вы собираетесь закупать оружие?
— Конечно, не у китайцев. У них самих один наган на роту. А какое это имеет значение?
Лескюр дернул плечом, мол, странный вопрос.
— Значит, какое-то значение есть. Можете, конечно, не отвечать. Я не настаиваю и прошу извинить, если допустил бестактность.
Он не видел, как Косьмин осуждающе покачал головой, глядя на Бордухарова, и тот понял его:
— Допустим, у японцев.
— Если деньги на приобретение оружия даст наша фирма, то с условием: приобретать его вы будете опять же только через нас. Мы коммерсанты, господа...
Бордухаров перебил:
— Практически получается, денег ваших мы не видим, но оружие имеем?
— Вы правильно мыслите...
— Нам бы хотелось, — на этот раз перебил Косьмин, и Лескюр отметил, что им, когда речь идет о деньгах, изменяет выдержка, — чтоб этими деньгами мы сами распорядились.
Лескюр положил в футлярчик пилочку, вытянув перед собой руку, полюбовался ногтями.
— Нам это невыгодно, — мягко улыбнулся. — Вы делаете политику, мы делаем бизнес. Я еще не все сказал. Итак, мы даем вам заем, оформляем сделку, а вы обязуетесь дать нашей фирме самые широкие
