единого слова он завоевал их внимание; но ведь и они сами желали быть завоеванными, именно за это заплатили свои деньги.
— Тебя можно на пару слов, — шепнул перс, наклонившись к Иерониму.
— Сейчас? Что случилось?
— Похоже, что здесь находится один из нимродов Второй Гренадийской компании. Я его знаю, по- моему, постоянного контракта у него нет, можно было бы попробовать его переманить.
— Ммм, ну ладно.
Извиняясь перед сидящими, они поспешно прошли к боковому барьеру.
— Это какой же? — спросил пан Бербелек, выискивая среди всматривавшихся на арену лиц. К’Ире объявил первое выступление — зрелище начиналось.
— Я солгал, — сказал Ихмет. — Никого я не видел. Как долго ты знаешь эту женщину?
— Чего? Кого?
— Эстле Амитасе, так ведь? Ее.
— Что ты имеешь в виду?
— Нет, сначала ответь. Так как долго?
— Этой зимой она прибыла в Воденбург из Бизантиона. К дяде — никогда не виденная племянница министра. Нас представили друг другу на каком-то приеме, то ли в децембрисе, то ли в новембрисе.
Перс скривился, дернул себя за ус. После этого сунул руку в карман и вынул янтарную коробочку с никотианами, угостил Бербелека. Иероним, подчиняясь форме Зайдара, молча принял никотиану. Они закурили.
Нимрод оперся плечом о деревянную переборку. Не поворачивая туловища, он повернул голову, оглянувшись над плечом к первому ряду — пан Бербелек провел его взглядом. Они видели только верхнюю часть спины Шулимы и ее головы — светлую корону волос, словно предчувствие короны невидимой, ажурного ее антоса. Женщина увлеченно следила за выступлениями демиургов какоморфов, глядя на арену вместе с остальными, и не почувствовала взгляда мужчин.
— В тысяча сто шестьдесят шестом, — неспешно начал Зайдар, прерываясь всякий раз, когда толпа издавала испуганные окрики или громкие вздохи восхищения, — я перестал работать по охране караванов Благовонного Пути и принял первые заказы на средиземноморских трассах. Плавал я, в основном, на кафторских галерах: Эгипет, Рим, Кноссос, Гренада, Черное море. Царь Бурь вновь переместился на небе — это уже был конец спокойным плаваньям по Средиземному морю. И тогда же, как ты наверняка помнишь, Чернокнижник в третий раз покинул уральские твердыни и пошел на юг — хану пришлось бежать через Босфор. Бизантион готовился к войне, он привлекал к себе стратегосов, аресов, даже нимродов; султан нанял себе Хоррор. Я плавал и туда, и в Крым. Летом в Крым прибыл Чернокнижник. Князь Херсонеса ему покорился. Все это происходило публично, над самым портом, на террасах крепости; все деревья срубили и разрушили стену, чтобы не заслоняли вид. Ты должен был видеть картины и гравюры. Я же там был. Куда не глянешь — толпы. В конце концов, как часто у смертного возникает оказия поглядеть в лицо кратистосу?
Пан Бербелек оставил вопрос без комментариев.
Ихмет Зайдар прервал рассказ, чтобы выпустить округлое облачко дыма.
— Все стояли на коленях. Даже если и удавалось подняться, спину выпрямить было ой как тяжко — в тот день мы все до одного были рабами. Жара. У нескольких десятков женщин начались преждевременные роды — ты наверняка слышал про этих «детей Чернокнижника». Картины представляют лишь сам момент того, как Хесара присягает на верность; это произошло утром. Но потом ведь были бесконечные процессии, речи, благословения, казни. Чернокнижник сидел на громадном троне из челюсти морского змея — это как раз картинкам соответствует. И у него имелась собственная свита: сенешаль, гвардия аресов, два наместника Юга, понятное дело, Иван Карла. А вот справа, в тени балдахина, сидела женщина в богатом кафторском платье. Неоднократно Чернокнижник склонялся к ней, они разговаривали — я сам видел, они смеялись. Золотые волосы, александрийские груди, брови-ласточки, сидела прямо. А где-то после полудня она исчезла. Я знал лишь то, что она не из херсонесской аристократии.
Пан Бербелек оторвал взгляд от наполовину заслоненного ближайшими зрителями силуэта Амитасе.
— Как далеко ты стоял? Сто, двести пусов?
— Я нимрод, эстлос. Вижу, запоминаю, распознаю. В лесу, в море, в толпе — мгновение секунды, лицо, зверь в буше. И никогда не забуду.
— Так что же, собственно, ты хочешь мне сказать?
— Но ведь это очевидно. — Перс бросил на землю и притоптал свой окурок. — Крыса Чернокнижника.
Крысы, мухи, псы — их называли по-разному, самых ближайших сотрудников кратистосов, их доверенных лиц и почитателей, живущих непосредственно в огне короны кратистоса; дни, месяцы, годы, керос не в состоянии выдержать натиска столь сильной Формы — и он поддается, быстрее или медленнее, сразу или этапами, но поддается: сначала, естественно, поведение, речь, но вскоре и чувства, самые глубокие, и тело, до самых костей — и он морфируется, стремясь к идеалу кратистоса, изменяясь по образу и подобию — эйдолос Могущества. Если сам кратистос сознательно не остановит процесс, очень скоро у всех слуг и дворцовых чиновников будет его лицо.
Крысы — едящие за его столом, спящие под его крышей, разделяющие его радости и заботы — проявляют значительно далее идущее подобие. Хозяину даже не нужно что-либо им приказывать или запрещать; они уже знают, мысли в их головах мчатся параллельными путями, морфа симметрична словно крылья бабочки, зеркальный образ, возвращающееся эхо, гордость и унижение.
Но вот только кому нужны такие эмиссары, шпионы и агенты, которых любой распознает с первого же взгляда. Поэтому кратистосы нанимают текнитесов тела — или же сами разрабатывают подходящую его морфу, если только она не противоречит их антосу — и придают своим крысам безопасную и оригинальную внешность.
Долголетие — это всего лишь побочное явление. Ведь если в тысяча сто шестьдесят шестом Зайдар видел ее зрелой женщиной, это означает, что Шулиме, по меньшей мере, лет пятьдесят. А выглядит на двадцать. И как долго она является «эстле Шулимой Амитасе» — год, полгода?
Понятное дело, говорит ли Ихмет правду, выдумывает, лжет или только слегка перекручивает истину — проверить это никак невозможно.
— Это могла быть ее мать, — буркнул пан Бербелек. — Или же кто-то совсем другой: может, она просто переняла Форму от чужой аристократки.
— Если переняла столь совершенно… тогда она ею и есть, не так ли?
На арене обнаженный мужчина хлопнул в ладони и тут же очутился в огненном столбе, публика вскрикнула одним голосом.
Пан Бербелек молча докуривал свою никотиану.
— Я не ощущаю в ней Чернокнижника.
— Хорошая крыса, красивая крыса.
— Я пригласил ее к себе на лето.
— Побежденных врагов всегда следует добивать.
— Но ведь она говорит, что сначала поедет в Александрию, под морфу Навуходоносора, а тот ненавидит Чернокнижника…
— Значит, убьешь ее там, — твердо заявил ему нимрод, текнитес диких охот, и пан Бербелек не стал ему перечить.
Е
СЛОВО, ЖЕСТ, ВЗГЛЯД
Мария им запретила, но они все равно писали письма друзьям, оставленным в Бресле:
Алитея:
