Иные песни

говорить тогда? Кем он вернется? Не вернется. Невозможно обладать одновременно и людской морфой и адинатосовой. Если ты их понимаешь, если в состоянии рассказать, кто они такие, как мыслят, зачем прибыли, чего хотят, и война это или нет, да и вообще — известно ли им понятие войны — если бы ты это понимал, я должен был бы тебя убить на месте.

— Преувеличиваешь.

— Я должен был бы убить тебя немедленно. И любого другого, кто, возможно, способен заразить нас их Формой. Разве ты не знал, стратегос? По чему можно узнать перемещения границ аур кратистосов? А по тому, что ты постепенно начинаешь лучше понимать правоту, обычаи и идеалы победителя, что это его власть, а сам он кажется тебе более… более естественным. Почему Госпоже пришлось сбежать с Земли, почему объединились против нее? Она была Матерью всех людей.

— Так может, косвенно. Как это делают с дикарями. Сначала выводят метисов, объясняют им про морфу, растянутую Между…

— И ты хочешь это делать? Действительно хочешь, эстлос?

Пан Бербелек не отвечал, поскольку, именно сейчас, ему вспомнилась судьба разбойника Хамиса. Они не знали всего этого, когда посылали Хамиса вглубь Сколиодои (это Иероним не знал, Шулима знала превосходно), но это и был, как раз, их герольд, их Папугец для переговоров с адинатосами. И он отправился под Форму арретеса, и вернулся, и рассказал — только вот, что они поняли?

Слишком много было еще в Хамисе антропоморфы, чтобы он сам, по-настоящему, понял, что увидел; и слишком много было в нем уже морфы арретеса, чтобы смог высказать то, что успел понять.

— А войн — она всегда война, — буркнул пан Бербелек. — Не высадились же они в Риме, в центре Европы, на Рынке Мира в Александрии, не высадились даже у вас, на Луне. Пока что выбирают наиболее безлюдные земли.

— И что это должно означать? Что не желают нам вредить, или что готовятся, как раз, к неожиданному нападению? — отшатнулся ритер. — Клянусь Шеолом, господин Иероним, ведь войной является уже само их присутствие тут!

Каким образом кратистосы встречаются и ведут переговоры? Они не встречаются.

Если вдруг Чернокнижник решит выбраться в гости к своему соседу Свято виду, то — какими бы не были его цели, даже если бы он шел один-одинешенек, бе войск и посылал перед собой десятки герольдов мира — это уже война, столкновение Формы с Формой.

Между чужим и чужим — может быть только насилие.

Договоренность — только лишь между существами одной и той же Формы.

Договоренность — это значит победа Формы более сильного, приняв которую, более слабый четко и выразительно поймет, почему он был неправ.

— Откуда они, собственно, прилетели?

Омиксос, поскольку был в доспехах, не мог хлопнуть себя рукой по бедру, поэтому лишь фыркнул черным дымом.

— Из-за сферы постоянных звезд. А вот есть за ней вообще какие-то «где» и «откуда»? Это уже пустые забавы софистесов.

— Но зачем, по что они сюда прибыли?

— Ох, эстолос, успокойся, может, сам у него спросишь, а? Он наверняка объяснит тебе все это простыми словами, а ты нам тогда повторишь.

Пан Бербелек поднял бровь.

— Прости, — буркнул ритер.

Этхерные кареты мчали мерцающим караваном вдоль линии теней черных статуй. Перед тем каждый экипаж тянули четыре апекса; теперь же разделили оставшуюся восьмерку лошадей следующим образом: два, три, три. Статуи изображали различных исторических и легендарных персонажей из прошлого и мифологии Луны. (Помимо Аллеи Героев, Обратную Сторону пересекала еще Аллея Богов, ведущая к мавзолею Гиерокриса Красивого, и Аллея Даймонов). Но статуи проскакивали мимо пана Бербелека слишком быстро, чтобы он успевал к ним присмотреться и различить резные фигуры. Впрочем, серебристое сияние ураноизоидных макин слегка ослепляло Иеронима, и вся эта трясущаяся панорама темной Луны — если учесть, что они окончательно покинули сферу солнечного света — сливалась в одну шершавую тень: кратер, спальник, кратер, черная пустыня, кратер, пыровище, кратер. Здесь были земли такой концентрации пыра, а точнее, такого его преобладания над аэром, что если бы не алкимические перпетуум мобиле карет, неутомимо перемалывающие огненную атмосферу и поддувающие в лица пассажиров пуринический Воздух, они давно бы лежали уже на решетках повозок, свернувшись в мученические позы, задохнувшиеся, с сожженными гортанями и легкими, с кровью на губах и в ноздрях. Возможно, и не гиппырои, но пан Бербелек — наверняка. Конденсация архе Огня была причиной спонтанного ливня пламени, что спадал по линиям орбит надлунной ураноизы. Астрометрия этих невидимых эпициклов выжигала на поверхности Луны плоские, стеклянные пыровища, но она же возводила гигантские молнии пыровников. Каждые несколько тысяч лет, когда астрологическая механика неба приводила к столкновению, наложению и расхождению эпициклов ураноизы, нанесенный ее оборотами пыр самовозгорается в чрезвычайно мощных взрывах — отсюда и такое обилие кратеров на поверхности Луны и планет, иногда столь огромных, как тот, по дну которого они как раз ехали, час за часом, что же за огонь это был…! Астрологи, жаркие энтузиасты типа Антидектеса, непрерывно наблюдают за небом, тщательно отмечая очередные вспышки между звездами. Из их пифагорийской гармонии методом дедукции можно вычислить принципы строения Космических Часов, а некоторые утверждают, что способны предвидеть будущие обороты Земных Часов, и даже — увидеть Цель, то есть Бога. Конечно же, теперь, после вторжения ауры адинатоса в земные сферы, часы испортились, математика небес перестала резонировать приятными для людского уха звуками.

Пан Бербелек, перебравшись на трясущемся сидении под этхерную лампу, кружащую под ассиметричным зонтом, открыл свой дневник и начал записывать. Писал он медленно, долго размышляя и поднимая силос, когда карета попадала на последовательность крупных неровностей почвы:

Те древние философы, мудрецы еще пред Аристотелем, о которых она упоминала: Ксенофан, Анаксагор, Демократ. Перед выездом я проверил в библиотеке академии Лабиринта. Это правда, они знали. Ксенофан утверждал, что миров бесконечно много; точно так же и Демократ: бесконечность миров, рождающихся и гибнущих, из бесконечности атомов, что движутся и образуют Землю, Воду, Воздух, Огонь. Анаксагор провозглашал истины, которые, по сути своей, оказались предсказаниями: что Луна населена, с ее горами, долинами, пустынями и гротами. Но он же провозглашал и зофические истины: что первые животные родились из сырости, тепла и Земли.

Все это давно уже было сказано и записано, когда-то уже было очевидным; почему же я удивляюсь? Все-таки, труднее всего принимать унижающую очевидность, сломить собственную гордость. Если Иллее удалось навязать Луне собственную морфу, против оставить ее Земле — Центру Вселенной, так что теперь имеется два центра, две иерархии сфер Материи, и мы можем путешествовать по поверхности Луны, притягиваемые к ее внутренности, а не к сфере ге Земли… почему же только два центра, почему не три, четыре, пять? Следующего кратистоса выгоним на Венеру! Еще одного — на Юпитер! Так почему бы не существовать иным Центрам, иным Целям и другим Телеология за голубыми пределами Земли? В бесконечности миров, что нарождаются и гибнут. Они существуют.

Нас унизили. Одно из множества различных совершенств — чего стоит такое совершенство, чего стоит такой Бог? Возможно, душа и дает нам самосознание, но воля к жизни приходит откуда-то снаружи: от горячего тимос, чувства гордости имеющейся Формой или только представляемой, к которой мы стремимся. Гордости от того, что не склоним шеи; что поднимемся из грязи в тысячный раз; что нам известно — из двух совершенств наше всегда лучшее. Я чувствую, как нарастает во мне этот огонь. Не нужно было ей травить меня своим ядом, не нужно мне и пыра в крови. Я сам себя соблазнил. Знаю, куда стремлюсь, какого себя выбираю, что меня притягивает, и где располагается мое совершенство, конечная полнейшая форма, от которой не могу, не желаю, не отвернусь. Кратистоубийца! Ради этого я родился, это моя энтилехия. Я уже живу гордостью этой морф. Это не гордыня. Свое место я знаю. Кратистоубийца! И я сделаю это.

* * *

Перевернутая Тюрьма располагалась на дне кратера диаметром более семи стадионов. Этхерная