уфимским эсерам»157. Эта линия была полностью выдержана на Ясском совещании как Милюковым, так и председателем Национального центра Федоровым (оба они не только играли первую скрипку в кадетской части делегации, но и вообще наиболее активно участвовали в переговорах).
Как утверждал Федоров, «согласно основному течению народной мысли (!) в России будет создана конституционная монархия» как «наиболее вероятная форма государственного устройства». Правда, возникали опасения, что правительства Англии и Франции «очень склонны оглядываться на избирателей» и потому не пойдут на водворение в России монархического строя с помощью диктатуры, но на это Милюков решительно заявил: союзники «не только реалисты, но иногда даже циники в политике… Они сделают все, что диктуется обстановкой, и только, может быть, потребуют известной демократической декорации. Однако с точки зрения политической честности надо сказать им, что декорации эти неуместны и что, принимая сущность, надо принимать и формы».
«Диктатура не только возможна, — уверял Милюков, — она уже существует… Мы находим высший вид диктатуры в лице Добровольческой армии». Кадеты настаивали, чтобы при решении вопроса о всероссийской власти именно руководству Добровольческой армии союзники отдали предпочтение перед Уфимской директорией.
В этом их полностью поддерживали принимавший участие в ясских переговорах представитель промышленных кругов В. П. Рябушинский (заявивший: «для подавления анархии не годится коллектив, чему примером служит Временное правительство»), а также делегаты совещания от монархистско-помещичьих кругов В. И. Гурко и Н. Н. Шебеко. Последние предлагали назначить на пост главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Федоров возражал против этой кандидатуры, но исключительно на том основании, что диктатор должен будет «предъявить значительную степень суровой беспощадности, от коих следовало бы уберечь всякое лицо, связанное с династией».
Милюков особенно подчеркивал необходимость «суровости» и «беспощадности» диктаторской власти, ибо «когда пролагаются широкие исторические просеки, нет времени думать о деталях». Кадеты настаивали на кандидатуре «готового диктатора» генерала Деникина. Милюков уговаривал участников совещания остановить выбор на этой «уже возникшей власти». «Нам остается ее поддержать, — призывал он, — и надлежащим образом обставить»158.
Итак, на Ясском совещании устами экс-лидера кадетской партии и председателя ее руководящего ядра — Национального центра — было четко и недвусмысленно сформулировано политическое кредо кадетов: программа-максимум — конституционная монархия (не исключая романовскую); программа-минимум — «беспощадная» военная диктатура.
Поскольку представители Союза возрождения России отстаивали приоритет коллегиального правительства, участники ясских переговоров не смогли достичь единодушия в вопросе об организации власти в России.
Однако они пришли к полному согласию, признав необходимость просить дальнейшего расширения интервенции против Советской Республики. Для непосредственных сношений с союзниками по поводу присылки войск и участия России в мирных переговорах между Германией и Антантой ясская делегация выделила шесть представителей — по два от каждого из участвовавших в ней политических течений.
От кадетов в делегацию вошли Милюков и Третьяков. Шесть посланцев «объединенного фронта русских политических партий» были уполномочены предъявить в Париже требование, чтобы 150-тысячное союзное войско, уже находившееся на Балканах, заняло «германские посты на Юге России» и тем самым устроило заслон для создания на этой территории «собственной национальной армии»159.
Отношение кадетских лидеров к итогам Уфимского совещания, их бескомпромиссная позиция в Яссах подтверждают неуклонное стремление руководства партии «народной свободы» и Национального центра к жесткой военной диктатуре. Подобный курс проводился кадетами во всех центрах белогвардейского движения.
Реакционный характер поддерживавшихся кадетской партией диктаторских режимов, вызывавших сильнейшую ненависть к ним со стороны народных масс, настолько очевиден, что его не решаются отрицать ни главный кадетский историограф гражданской войны Милюков, ни большинство современных буржуазных исследователей этой проблемы. Они признают, что кадетская партия, вынужденная выступать в единой упряжке с черносотенно-помещичьим офицерством, не имела сил противостоять его реакционным тенденциям, но уверяют, что она жертвовала своими «гуманными», «справедливыми» принципами поневоле и если бы имела возможность провести эти принципы в жизнь, основанный на них режим полностью соответствовал бы тем идеалам свободы и демократии, в верности которым неизменно клялись кадеты. На этих утверждениях основана легенда о «кадетском эксперименте» в Крыму, воплотившем в себе «лучшие либеральные традиции». Наиболее подробно эта легенда изложена в книге У. Г. Розенберга «Либералы в русской революции»160.
В советской историографии создание и деятельность крымского правительства получили отражение лишь в самых общих чертах. Между тем имеются интересные материалы (как архивные, так и опубликованные), доказывающие полную несостоятельность упомянутой выше легенды.
Известно, что с 1905 г. в Крыму действовали три кадетские организации — в Ялте, Симферополе и Севастополе. В них входили представители местной буржуазии и буржуазной интеллигенции. Сколько-нибудь серьезной опоры в массах крымские кадеты не имели и на выборах в Учредительное собрание получили лишь 7% голосов161. Однако они поддерживали тесные контакты с земскими кругами, пользовались значительным влиянием в сфере местного управления. Член земской управы кадет Н. Н. Богданов был назначен Временным правительством комиссаром Таврической губернии.
Связь кадетских групп с земцами стала еще теснее после установления в Крыму Советской власти. Теперь их объединяла общая ненависть к большевикам, к диктатуре пролетариата, в борьбе против которых они готовы были блокироваться с любыми силами. Поэтому, когда в апреле 1918 г. Крым был захвачен германскими войсками, местные кадеты с готовностью приняли германскую «ориентацию».
Один из кадетских лидеров, В. Д. Набоков, бежавший в декабре 1917 г. из Петрограда и оставшийся в Крыму, изобрел целую «историческую» концепцию, чтобы прикрыть, замаскировать изменническую сущность коллаборационистской политики крымских кадетов. По его словам, партия «народной свободы» должна была сотрудничать с немцами, поскольку русские «стали культурными европейцами только благодаря немцам. Наша наука, наша технология, наша философия — результат немецкого влияния, — утверждал он, — даже экономически мы связаны с Германией, а не с Англией или Францией»162.
Весной 1918 г. в Крыму оказалось несколько членов кадетского ЦК. Помимо Набокова, сюда перебрались М. М. Винавер и В. А. Оболенский (последний до 1917 г. несколько лет жил в Симферополе). Еще с дооктябрьских времен в Гаспре поселился уже упоминавшийся кадетский патриарх И. И. Петрункевич. Вкупе с местными кадетскими руководителями — Н. Н. Богдановым, редактором газеты «Таврический голос» Д. С. Пасмаником, бывшим депутатом I Думы и членом Государственного совета Крымом (псевдоним С. С. Неймана) — они составили влиятельную и авторитетную в крымских буржуазных кругах группу. В апреле 1918 г. председателем губернской земской управы был избран Оболенский.
Неудивительно, что при образовании в Крыму угодного германскому командованию правительства встал вопрос об участии в нем кадетов.
Первоначально немецкий генерал Кош поручил сформировать кабинет лидеру татарских националистов в Крыму Джаферу Сеидамету (Сеидаметову). Кадеты после длительных переговоров отказались от министерских портфелей. Розенберг изображает дело таким образом, будто это решение диктовалось «высокими принципами». «Таким образом, — пишет Розенберг, — они избегли какой-либо идентификации с германской администрацией и вместе с тем продемонстрировали своим партийным коллегам в Киеве (вошедшим в правительство Скоропадского. —
«В отличие от своих коллег в Киеве, — подчеркивает американский буржуазный историк, — крымские кадеты выдвинули программу собственных требований, направленных на то, чтобы ограничить
