пленникам.
— Неплохая работа, — сказал он, указывая на бумаги. — Классическая фальшивка, к тому же великолепная.
— Нет, это не так, — заявил Азак.
Трибун снова улыбнулся и передал паспорт тщедушному типу. Тот был довольно молод, но уже почти лыс и выглядел истинным педантом — в общем, внешне безобиднейшая личность, тем и опасная; впрочем, иначе его здесь и не было бы. Эксперт поднес документ к глазам, повернулся к окну и стал внимательно рассматривать паспорт на свет, чуть ли не прижимая бумагу к кончику своего длинного носа.
— Да, отличная работа, — подтвердил он мнение трибуна. — Почти наверняка — эльфийская, — сказал он, любуясь каллиграфией.
Трибун, не переставая мило улыбаться, повернулся к Азаку. Трибун был староват, но для своих лет вполне крепок. Обнаженные руки и ноги его сильно загорели, а обветренное лицо соперничало цветом с бронзовыми доспехами, украшенными золотой инкрустацией. Дорогая, ладно скроенная форма выгодно маскировала рост трибуна. Он наверняка был человеком заслуженным, раз мог позволить себе роскошествовать.
— А теперь выкладывайте правду, — потребовал он.
— Ты прочел ее.
— Граждане, поименованные в этой «липе», никогда не слыхивали о вас.
— Еще бы! Я ведь приезжаю, а не уезжаю.
Азак врал не моргнув глазом. Зато Инос показалось, что ее сердце провалилось до самых пяток. Очевидно, понатыканные по всему тракту соглядатаи и смотрители с почтовых станций слали в столицу тревожные письма. Приливная волна доносов подоспела в Хаб как раз к их приезду. И власти озаботились взять подозрительных чужестранцев там, где легче всего избежать паники среди честных обывателей. Теперь их тщательно обыщут и не менее тщательно допросят с пристрастием.
Трибун критически осмотрел закутанную в покрывало фи— Инос.
— Открой лицо.
Для дам прятать себя от дорожной пыли было в порядке вещей, но оставаться под вуалью в помещении не практиковалось. Инос беспрекословно стянула с головы шляпу и размотала вуаль. Она столько времени не имела возможности вымыться, что была противна сама себе.
Трибун кивнул, будто лишний раз убедился в истинности полученных рапортов.
— Не из джиннов, ничего похожего. Поуэльф и полу... кто?
— Вот уж не эльф, — рассердилась Инос. — Имп и джотунн.
— Кто жег твое лицо и почему?
— Это мое дело и тебя не касается.
Он равнодушно пожал плечами, словно спросил мимоходом.
— Ты якшаешься со шпионами, шляешься в компании джиннов, значишься в этих подложных документах... Для дамы это многовато, как бы с тобой не случилось чего похуже...
— Еще не полдень, — спокойно ответил Азак.
— Что из этого? — повернулся к нему трибун.
— В полдень нас будет искать здесь некий вельможа. В твоих интересах попридержать свое любопытство до полудня, трибун.
— Неужели я выгляжу кретином? — скрестил на груди руки трибун. — Ты ничего не добьешься, оскорбляя меня.
— Если бы паспорт действительно был фальшивкой, как ты уверяешь, нас давно заковали бы в цепи. Документы необычны, согласен, но это уж не твоя забота. Просто потерпи до полудня. Я не стану уверять, что тебе ответят на все твои вопросы, но допрашивать нас тебе наверняка не позволят. — И Азак, копируя трибуна, тоже скрестил на груди руки.
В путешествии он основательно пропылился и пообтрепался, сквозь прорехи одежды кое-где виднелось покрытое рыжими волосками тело, но султан Араккарана хорошо разбирался в интригах и мастерски умел вести их. И он верно угадал, что трибун все еще сомневается в шпионских намерениях приезжих, хоть и очень хочет доказать их вину. Джинны сейчас были желанной добычей, но война пока еще не объявлена, и с этим приходилось считаться. Трибун, не только ловкий, но достаточно толковый человек, не мог не понимать, что ничьим донесениям нельзя верить.
Инос вконец извелась; ей казалось, что полдень давно прошел, а определить время по солнцу мешали тучи. Минуты текли, а сенатора все еще не было. Причин для задержки было предостаточно: он мог не получить ее письма, сенатора могло не оказаться в городе; в конце концов, он мог просто не поверить ее письму, посчитать его фальшивкой и сжечь. Хуже, если сенатор передал письмо тайной полиции, заботясь о собственной безопасности, а этот трибун всего лишь ломал перед ней комедию.
Но, несмотря ни на что, искра надежды продолжала теплиться в сердце Инос.
— У тебя есть сомнения, писец?
— О, никаких, — ответил лысеющий парень и швырнул свиток пергамента на стол.
— Отлично, — воскликнул трибун и обратился к центуриону: — Обыскать их.
Центурион вложил меч в ножны и знаком приказал двум легионерам сделать то же самое. Все трое подошли к Азаку. Султан только злобно сверкал глазами, но не сопротивлялся, пока они шарили по его карманам и поясу. Кошельки с заркианским золотом звякнули по крышке стола, рядом легли оба кинжала и пара тонких стилетов, о которых Инос и не подозревала.
Той же процедуре подверглись затем и остальные трое джиннов: Чар, Варрун и Джарким.
Покончив с мужчинами, трибун уставился на Инос.
— При вас есть какое-либо оружие или бумаги?
— Никаких.
— Поклянитесь в этом Богами Правды.
— Клянусь.
— Ладно. Теперь приступим. Начнем вот с этого, — кивнул он на Чара.
Два легионера вцепились в джинна, заломили ему руки за спину, впечатав лицом в стену, а центурион с большим знанием дела врезал рукой его по почкам и лягнул по лодыжке. Не выдержав, Азак рванулся вперед и замер на полушаге, остановленный частоколом острых клинков. Инос закрыла глаза, не в силах смотреть на этот ужас.
Терпения Чара хватило еще на пару зверских ударов, после чего он начал кричать. Азак в бессильной ярости вторил ему рычанием.
— Будешь говорить? — поинтересовался трибун.
— Ты пожалеешь об этом!
— Продолжай, центурион, и не будь щепетилен.
— Взгляните! — выкрикнул тщедушный писец.
Инос невольно раскрыла глаза. Лысый типчик все еще не отлепился от окна. Должно быть, он предпочел разглядывать двор по той же самой причине, по которой Инос зажмурилась.
— Трибун, в ворота только что вкатилась карета с гербом и в сопровождении преторианских гвардейцев.
— О Боги Мучений! — простонал трибун.
Все же до развязки было еще далеко. Преторианец имел звание на несколько рангов выше, чем трибун, но по сравнению с ветераном казался слишком уж юн. Однако, когда гвардеец обменялся с трибуном приветствиями, воинственного пыла в служаке сильно поубавилось.
В полной мере довольный собой и воинским званием, что подтверждал шлем с пышным плюмажем, всадник был великолепен. Даже слишком маленький подбородок не портил его очаровательную внешность. Самоуверенность юнца тоже была оправданной: любой, кто смог пробиться в преторианцы, имел влиятельных покровителей и почти наверняка являлся будущим ликтором.
Но в карете восседал не сенатор, а укутанная в меха дородная дама — молодая копия тетушки Кэйд. Выглядывая из теплого пушистого воротника, она пристально рассматривала холодным жестким взглядом насквозь промокшее хрупкое неприкаянное существо, стоящее в грязи перед дверцей кареты в окружении легионеров.
