Рхиоу вздохнула.
– Пожалуй. Времени уже совсем не остается.
Сааш, прищурившись, посмотрела на солнце.
– Я сказала бы, что сейчас без десяти минут шесть – как говорят эххифы.
Рхиоу нахмурилась.
– Первый поезд из Северного Уайт-Плейнс[11] прибывает в шесть тридцать четыре, и нельзя допустить, чтобы он прошел через открытые ворота. Где тот мусорный контейнер, о котором говорил Урруах?
– На углу Пятьдесят третьей и Лексингтон-авеню, – сказала Сааш. – Между строящимся новым домом и «Макдоналд-сом» – рабочие выбрасывают туда свои недоеденные гамбургеры.
Рхиоу оглянулась через плечо, выясняя, что делает Абад. Он все еще смотрел прямо на них, но, видя одну только Рхиоу, со вздохом повернулся, сунул бутылочку со средством от блох в карман и пошел к себе в гараж.
Рхиоу поднялась и тоже сделала «шаг вбок», чувствуя знакомую легкую вибрацию в кончиках ушей, усах и коготках – как всегда при переходе в другую реальность, где физические законы не предполагали отражения видимого света от предметов. Потом они с Сааш осторожно и не спеша двинулись по Лексингтон-авеню в сторону Пятьдесят третьей. Невидимость имела тот недостаток, что другие пешеходы – особенно эххифы и хоуифф – постоянно натыкались на вас; кроме того, поскольку свет по-прежнему отражался от всего остального, при дневном освещении у вас начинали болеть глаза. В состоянии «шага вбок» вы видели еще и струны и прочие нематериальные объекты, так что они заполняли ваше поле зрения, и мир становился странной путаницей ослепительно ярких эххифов и зданий и мягко сияющих световых струн, силовых линий и других проявлений физических полей и структур, существующих в обычно невидимом мире. Никто по доброй воле долго в этом состоянии не оставался – особенно в разгар дня. Ночью было легче – ну так ночью и все прочее облегчалось; недаром Народ был создан ночью.
Рхиоу и Сааш спешили по Лексингтон-авеню, уворачиваясь от слоняющихся по тротуарам, разгружающих грузовики и тележки, выгуливающих собак эххифов; особенно трудно оказалось пересечь мостовую: автомобили мчались с сумасшедшей скоростью. Даже в воскресенье ни днем, ни ночью эти улицы совсем не пустели; если вы стремились к одиночеству, искать его нужно было не здесь. Приходилось отскакивать в сторону, прижиматься к стенам, маневрировать, чтобы не попасть под ноги неожиданно появляющимся из-за угла эххифам.
Несмотря на все препятствия, Рхиоу и Сааш продвигались достаточно быстро; лишь одно неприятное происшествие их несколько задержало. Неожиданно пришел в движение погрузочный механизм у одной из лавок; металлические дверцы люка начали расходиться как раз в тот момент, когда по ним шла Сааш. Бедняжка от неожиданности чуть из шкурки не выпрыгнула и метнулась к краю тротуара, врезавшись прямо в болонку на поводке. Опасности в этом не было: собачка была крохотная, клубок длинной шерсти с тоненьким голоском, но перепуганная внезапным лязгом механизма Сааш, шерсть которой встала дыбом, вцепилась когтями ей в мордочку. Кошка помчалась со всех ног дальше, а собачка в панике кинулась в другую сторону, оглашая улицу воплями о том, что ее убивают, что на нее напало привидение, и увлекая за собой ничего не понимающую хозяйку.
Рхиоу едва не задохнулась от с трудом сдерживаемого смеха. Она побежала вдогонку за Сааш, но смогла догнать ее только на углу Пятьдесят третьей, когда Сааш уже совершенно выбилась из сил, уселась у стены и принялась яростно вылизываться. Рхиоу воздержалась от комментариев: она понимала, что это ххейх[12] – успокаивающая нервы процедура, в которую, за исключением чрезвычайных обстоятельств, вмешиваться не следовало. Рхиоу уселась рядом – спина к спине, – следя, чтобы на них не налетели, и стала ждать.
К чести Сааш, она быстро закончила ххейх и поднялась.
– Ненавижу, – процедила она сквозь зубы, – этих маленьких собачек. И голоса у них противные.
– Я понимаю, – откликнулась Рхиоу. Они подождали, пока на светофоре зажегся зеленый свет, и быстро перебежали улицу, обогнув двоих эххифов с прогулочными колясками. – Мне они тоже действуют на нервы. Только разве лучше было бы, окажись это одна из больших собак?
– Нечего иронизировать, – буркнула Сааш. – Я и так чувствую себя глупо: надо же было вцепиться в эту бедняжку. Она ни в чем не была виновата: это я сделала «шаг вбок». Болонки и так не очень крепки на голову; если из-за меня она совсем свихнется…
– Вряд ли, – успокоила ее Рхиоу, снова начиная смеяться. – Но если бы ты видела удивление, которое было написано у нее на морде…
Рхиоу внезапно умолкла и прислушалась, насторожив уши. Откуда-то неподалеку, заглушая уличный шум, доносились лай, визг, яростные вопли. Кошки замерли на месте и переглянулись – один из голосов был им хорошо знаком.
– Милосердная Иау-Прародительница, – выдохнула Сааш, – что это он затеял?
Они побежали на шум, отпрыгивая в сторону, если навстречу попадались эххифы, с утра пораньше отправившиеся за покупками. Свернув за угол, Рхиоу и Сааш увидели стоящую у обочины машину со спущенным колесом. Чтобы лучше видеть, Рхиоу вскочила на капот, а потом и на крышу; Сааш последовала за ней, скрежеща когтями по металлу. От толчка включилась охранная сигнализация. Кошки не обратили на это внимания, зная, что к унылым завываниям все кругом давно привыкли.
В ближайшем квартале шли ремонтные работы: фасады двух реконструируемых особняков скрывались за лесами, вдоль левой стороны улицы выстроилось несколько облезлых желтых контейнеров для строительного мусора. Около среднего из них – крышка его оказалась поднята – столпилась группа рабочих в заляпанных известкой куртках и касках. Еще двое мужчин, охранников, дежурящих на стройплощадке, из- за спин строителей удивленно смотрели на что-то, что происходило рядом с контейнером. Когда включилась охранная сигнализация, оба они взглянули в сторону машины, не заметили ничего необычного и снова повернулись к контейнеру.
Лай и рычание сменились жалобным визгом, полным ужаса. Рабочие попятились – некоторые к лесам, другие – на тротуар. На мостовую выскочила огромная немецкая овчарка, серая с черным. Обычно стоящие торчком уши собаки как-то странно повисли, хвост был поджат. Овчарка, дрожа, стала бегать кругами, но никак не могла сбросить вцепившегося ей в загривок здоровенного полосатого кота. Кот пронзительно завывал – но только не от страха и не от боли: Урруах от души развлекался.
