телефонный диалог. Беседа с юным олигархом мне была в тягость.
– Позвони, съезди к творческим людям, только не вздумай подвести меня, чтобы все было чуки-чуки. Знакомый паренек задолжал мне энную сумму. Так что дело твое обязательно выгорит. Работу он тебе найдет… – Рогачев неожиданно раскрыл всю подноготную сложных взаимоотношений с творчеством.
– За деньги, что ли? – угрюмо поинтересовалась я.
– А ты как думала, ты что, Инесса, с луны свалилась? Рекомендация по телефону денег стоит, клади двести баксов на кон, если хочешь, чтобы позвонили куда следует. И от результата не зависит, заметь. Человек делает звонок – гони бабки, лучше евриками. Инфляция. Черного нала нет в стране, начисто исчез. Люди измучились без налички. Повсюду тарифы ввели. Вот такие, Инесса, расценки… – Миша терпеливо разъяснял новые условия трудоустройства, словно я совсем тупая, а я безуспешно пыталась справиться с воображением. Тарифные сетки звенели в ушах, как комары в дождливый день. Где-то глухо рокотал черный нал. На телефонном аппарате незримо расцветали зеленоватые американские ассигнации, как две недозрелые виноградные лозы.
– А сколько ты возьмешь с меня, Миша, за номер телефона твоего должника? – спросила я, внутренне напрягаясь.
Двести зеленых здорово ударят по неприкосновенному запасу, можно сказать, опустошат его, и брешь будет заметной. Так прорастет еще одна дыра в моем одиноком ялике.
– Ничего не возьму, Инесса, с тебя. Трудоустраивайся на здоровье. Когда будешь работать в Домтворе, разберемся, – подробно объяснял создавшееся положение бывший друг.
Везет же мне на негодяев, откуда они появляются на свет, из какого темного места приходят?
– Ладно, посмотрим, – я отключила телефон.
От Мишиного голоса мне стало тошно. Противный он все-таки. Я выглядела в собственных глазах изрядной эгоисткой. Миша безвозмездно оказал мне услугу, двести баксов сэкономил безработной девушке, словно из собственного кармана вынул, а я еще дуюсь на него. До сих пор изволю пребывать в солнечном детстве. Я похожа на пальму в феерическом саду Сергея Бобылева, все тоскую и прозябаю, а в это время в сказочном раю цветут филодендроны и бонсаи, флердоранжи и флоксы. Стоп. Кажется, флердоранжи из другой оперы. Это цветок новобрачных. Дивный символ юности и невинности нечаянно оказался в моих воображаемых страхах. И как он туда забрался? Я зажмурилась. Мне стало немножко страшно. Я представила увядшие свадебные цветы, обрамляющие мое изможденное безработицей лицо. И передернулась. Какой прелестный конец занимательной истории. Возлюбленные оказались на разных параллелях. Им никак не соединиться. Я закрыла глаза, крепче сжала веки. Дурная привычка. Как много у меня ужасных привычек. Я жмурюсь, морщу лоб, вредничаю, злюсь на бывших друзей. Бобылев уже забыл обо мне. Он находится на небе, в окружении пышных филодендронов, а Слащев и компания курят ему фимиам. Я представила сотрудников «Планеты», окуривающих Сергея Викторовича с головы до ног, и вновь зажмурилась. От видения внутри меня словно что-то загорелось, я потрогала виски, прохладная кожа остудила пылающую ладонь. И я принялась выкидывать из гардероба вещи. Все ненужные, бесполезные, вычурные наряды придется выкинуть. Столько денег выброшено на ветер, тот самый, северный. Этих средств хватило бы на три года беззаботной жизни хоть на Канарских островах. Но деньги истрачены на суетную погоню за престижем. Дорогостоящий престиж я свалила в одну большую кучу. Все-все на помойку. Вот эта юбка обошлась мне в триста евро. Не юбка – узкая полоска из прозрачной ткани. Стильный пиджак здорово стукнул по кошельку, я заплатила за него уйму денег, короткий, чуть выше пупка, в этом пиджачке можно загорать на пляже, а не на работу наниматься. Сапоги на платформе обошлись, страшно подумать, во что они обошлись, итак, на помойку отправится целое состояние. Над этой кучей можно рыдать и биться в истерике при мысли о собственной глупости. Той самой, которая билась в виске в тот момент, когда нарядное платье или кофточка вызывали зависть окружающих. Изящный комплимент, косой взгляд, наполненный восхищением, восторженное поклонение – все это можно суммировать, затем подбить баланс.
Все в этом мире стоит денег. А красота – отнюдь не дешевый товар. Теперь мне некуда сбыть это богатство, и в Домтворе меня отравят каким-нибудь медным купоросом, если я приду в пиджаке или брючках от Версаче. У меня нет нормальной одежды, как у всех. Теперь мне придется ездить в метро и троллейбусе, ходить пешком по улицам и проспектам, переулкам и закоулкам. Мои роскошные ботфорты абсолютно не пригодны для уличных прогулок. В них можно ездить в машине, из подъезда сразу в салон, и не дай боже ступить в лужу. Если наступишь – драгоценный ботфорт растает на глазах. Две тысячи евро превратятся в мираж. Из меня никогда не получится путного олигарха. Зря старалась. Акула должна питаться мелкой рыбой с момента рождения. Если я никого не скушала за двадцать семь лет, значит, никогда не стану хищницей. И уже никогда не поднимусь вровень с Бобылевым. И тут же я одернула себя: неужели любовь – вечное соперничество? Это же сплошная конкуренция получается. Везде – в жизни, в карьере, в любви. В сексе, в конце концов. Непременно нужно кого-то догонять, доказывать, убеждать, и если ты этого не делаешь, смысл твоего существования превращается в фантом. Смысл вроде бы и есть, но его нет, так себе, одно обличье, а внутренности акула съела. Я со злостью пихнула ногой гору одежды. Хоть голой выходи на улицу. Совершенно нечего надеть для приличного заведения. Домтвор – это вам не фунт изюма. И не «Планета». Мне изрядно претила мысль о моей новой работе. Даже слегка подташнивало от сознания, что мне придется изо дня в день подниматься по прогнившим ступеням ветхого, богом и людьми забытого учреждения. Но Рогачев дурного не посоветует. Миша – «баксовый» гений, с младых ногтей он точно знает, где деньги под ногами валяются. И я вмиг повеселела. Отыскала в копне одежды сиреневый свитер с полуистертым лейблом, узкую юбку из черного крепа, отбросила всяческие украшения, даже клипсы сдернула с ушей. Ничего вызывающего, ничего привлекающего внимание. Миру явилась скромная молодая женщина, сбившая ноги и обувь в поисках средств к существованию. Кто из нашего брата не был в подобном унизительном состоянии? Да каждая вторая, если не сказать больше, почти каждая. Да ладно, были бы руки и голова, а на кусок хлеба всегда можно заработать. Кабриолет жалко. Такой красивый был. Сейчас бы он нежно агукнулся на зов сигнализации, умильно заурчал, и мы бы весело покатили по пыльным улицам Питера. Дороги еще не успели отмыть после зимних сугробов. Но мой любимый автомобиль прибрали к рукам злые дяди. Кабриолет весело агукает теперь совершенно другим людям. А я буду ездить в маршрутном такси. Хотя, пожалуй, немного дороговато. Семнадцать рублей за рейс. Если я пройдусь пешком до Невского, ничего страшного не произойдет. Только польза для организма, измученного автомобильными гонками и пробками. Перекуем мечи на орала. Поменяем колеса на пеший ход. Накинув черную курточку, простую, незатейливую, без молний и ковбойских нашивок, без строчек и накладных карманов, я вышла на лестничную площадку. Котенок жалобно мяукнул вслед, видимо, пожелал удачи хозяйке. В кошачьем «мяу» звучала явная заинтересованность. Животное не может без ежедневной порции «Вискаса». Мне нужно работать не только для себя. Зато у меня есть смысл жизни. Дверь мягко чмокнула защелкой, почти беззвучно, странно, но, когда уходил Бобылев, она грохнула семизарядной картечью, как пушка на Петропавловке в полдень.
Сосед лениво ковырялся во дворе, перетаскивая с места на место нечто неопределенное. В лыжной шапочке с помпончиком, трениках с вытянутыми коленями, короткой курточке, задранной почти до шеи, сосед был похож на беглеца из подростковой колонии. Седые усы злорадно топорщились, будто он уже знал, что меня уволили с работы. Наверное, ему Слащев сообщил. Хотя они незнакомы. Но Алексей, видимо, сумел наладить виртуальную связь со всем окружающим меня миром.
– Добрый день, Борис Захарыч, – звонко выкрикнула я, мысленно пожелав соседу пегую седину в бороду и злого беса в ребро.
Все-таки весна на дворе. У природы нет барьеров от злых соседей.
– Доброго вам дня, Инесса, – приветливо осклабился сосед и потащил какую-то тяжелую емкость в дальний угол двора.
День приобрел содержание. Я разглядела мелкие черточки на лице соседа, заметила, что двор чисто выметен, даже собачье дерьмо вычищено. Необычная чистота насторожила меня, наверное, с непривычки. Оказывается, на свете столько необыкновенного, если хоть один разок посмотреть на мир внимательнее. Мне надоело глазеть на чистый двор, на бесноватого соседа, и я резво помчалась по набережной. В Доме творческих работников меня терпеливо дожидался Витя Лупенков, приятель Миши Рогачева и заодно его должник. Вообще-то Лупенков не работает в Союзе творческих работников, он там околачивается. Есть
