пробурчала Марина откуда-то снизу.
– Фокус не удался. Факир был пьян. Пошли в отдел игрушек, а то мы поссоримся.
Никаких подарков они в тот вечер так и не купили. Марина обиженно хлюпала носом, видимо, у Егоровой насморк на нервной почве образовался, а Инесса весело жеманилась, наталкиваясь на любопытные взгляды. По Гостиному двору бродила толпа. Казалось, никто ничего не покупает, все только болтаются без дела и глазеют по сторонам. Из Гостиного девушки вышли разгоряченные и раскрасневшиеся, как будто долго парились в бане. Марина огорченно хлопала добрыми глазками, свистела и хлюпала промокшим носом, изо всех сил стараясь показать свое отношение к неудачному походу. А Инесса тихо злилась. В Америке миллионеры щеголяют в драных джинсах. За океаном только эмигранты и аборигены любят украшать себя золотыми украшениями. В России дела обстоят иначе. Они с Егоровой не в Америке живут. В России нужно соблюдать стиль, если хочешь быть на плаву. Нужно стремиться быть идентичной самой себе. Но уж очень хотелось удивить Бобылева. Любая женщина мечтает удивить своего возлюбленного. В отношениях девушек наступил явный разлад. Сухо распрощавшись с Мариной, Инесса вскочила в троллейбус. Разбитая всмятку «девятка» осталась издыхать на Садовой улице, приткнувшись к колонне Гостиного двора. Раскритикованный костюм нелепо выпячивался среди пассажиров троллейбуса, они во все глаза разглядывали вычурный наряд Веткиной.
– Вы что, артистка? – спросил Инессу какой-то дед.
При этом дедуля тесно прижался к стильному френчику. Игрун старый, он искоса рассматривал расфуфыренную девушку.
– Артистка-артистка, дедуля, – фыркнула Инесса и устремилась к выходу.
– Какой я тебе дедуля! Цыпочка, – взвизгнул дед.
Двери с треском захлопнулись. Троллейбус повилял боками и медленно пополз по проспекту, увозя в себе девичью печаль и плохое настроение. Минор миновал, в душе Инессы звучали бравурные звуки, будто внутри маршировал кавалерийский полк. Наступило время мажора.
На кухне все блестело. Лишние предметы не высовывались. «Татарский базар» разбежался по углам, страшно было нарушать чинный порядок в чересчур опрятном помещении. Инесса прислушалась, в квартире кто-то есть, мама?
– Мам, ты?
– Я, доченька, поешь горячего, а то тебе все некогда, а я поеду, поздно, – мать засуетилась, спешно засобиралась к себе в Блиново.
Инесса вздохнула. У нее нет времени, чтобы поговорить с матерью. Они не успевают нормально разговаривать. Вопрос – ответ. «Дочка, ты поела-встала-ушла-позавтракала-не заболела-не нервничай». Вот и все разговоры. Никаких эмоций. Всем некогда.
– Мам, посиди немного, – Инесса усадила мать на диванчик, – знаешь, никому не могу признаться – только тебе. Боюсь, что меня заподозрят в этом, – она постучала мизинцем по темечку, – понимаешь?
Полина Ивановна кивнула: «Понимаю». Она низко нагнулась, приглядываясь к дочери, взяла ее руки в свои, нежно погладила.
– Только ты не смейся надо мной, ладно? – Инесса нервно засмеялась, но руки не выдернула, оставила их, пусть чуть-чуть полежат, погреются в маминых.
– Не буду, доченька, что ты, – Полина Ивановна прижала руки дочери к сердцу.
Инессе показалось, что она слышит равномерный стук, родной – пусть он стучит вечно. И сейчас ей ничего не чудится. Все приняло обычные формы. Стук материнского сердца. Тепло рук.
– Понимаешь, мне кажется, что в новом офисе слышатся слова какие-то странные, – Инесса склонила голову, боясь посмотреть матери в глаза, вдруг она тоже покрутит пальцем у виска. – «На крыше крысы голодают, отнесите им еду». И мне кажется, что и другие сотрудники эти слова тоже слышат, но боятся в этом признаваться.
Инесса посмотрела на мать, вспомнив Голубенко с его татарскими глазами, Норкина с бегающими смотровыми щелями и многих других.
– А-а, это бывает, – рассудительно ответила Полина Ивановна, – на некоторых фирмах устанавливают аудикодирование. В вентиляторе.
– Где устанавливают? Какое аудикодирование? – Инесса даже руками всплеснула. – Зачем – аудикодирование?
– Это такая штука, вставляют в вентилятор, и он разносит по всему зданию шум или музыку с постоянно звучащим фоном, – сказала Полина Ивановна голосом опытного мастера, словно она сама занималась аудикодированием и всю свою жизнь только и делала, что стояла на стремянке и вкручивала в лопасти разные пакости. Мама все знает. Она по-прежнему, как в далеком детстве, может объяснить любое явление в природе. Перед Инессой сидела не древняя старушка, а молодая современная женщина, продвинутая, в отличие от несмышленой дочери. Инесса почувствовала себя маленькой девочкой, ей срочно захотелось залезть в норку под одеялом.
– Зачем? – порывисто выдохнула Инесса.
– Кто знает, шутит кто-нибудь, прикалывается над вами. Скоро Новый год. Розыгрыш какой-нибудь, чтобы потом посмеяться над всеми.
Инесса припомнила горку еды на лестничной площадке перед чердаком. Гришанкова на стремянке, Егорову с серебристым рулоном под мышкой, Норкина со свертком. Ужас!
– А что делать? – спросила Инесса, немея от мысли, что она так ничего и не отнесла на чердак, ни кусочка хлеба.
Несчастные крысы запросто могут умереть без еды. Они же голодают!
– Надо сказать начальнику, самому главному, пусть разберется. Никому больше не говори, только ему. Вдруг это конкуренты встроили в вентилятор эту штуку, чтобы выбить весь коллектив из трудовой колеи, – материнский голос монотонно разносился по кухне.
А Инесса никак не могла понять, почему ей стало страшно. Ведь голодные крысы способны сожрать весь коллектив «Планеты», всех целиком, с ногами и руками, вместе с Бобылевым.
– А почему больше никому нельзя говорить? Может, лучше Норкину рассказать? – поинтересовалась Инесса, заранее зная ответ.
– Норкину нельзя, вдруг это он сам вмонтировал. Если начальник примет во внимание, значит, ты станешь его лучшим другом. Если отмахнется, тогда молчи. Никому ничего не говори, никогда. – Полина Ивановна нежно погладила руку дочери, словно согревала ее надолго своей материнской лаской.
– Страшно, мама, вдруг мне померещилось, – захныкала Инесса, уткнувшись головой в мамины колени.
– Ничего тебе не померещилось, это теперь часто делают. Я третьего дня по телевизору передачу видела, в ней разоблачали каких-то конкурентов, так они подсыпали неизвестное вещество в сахар сотрудникам. На фирме все заболели, и только один не заболел. Он от сахара отказался по причине развивающегося диабета. Доченька, я поеду, а, поздно уже? – Полина Ивановна осторожно приподняла голову дочери и заглянула ей в глаза.
– Останься, мам, ну куда ты поедешь на ночь глядя? – Инессе не хотелось отпускать мамино тепло на улицу.
Пусть мама смотрит свои сериалы и новости, сколько ей хочется. Хоть всю ночь и весь день. Зато мама все знает – все новомодные общественные течения про современные яды, мании и аудикодирование. Наверное, и от курения можно избавиться посредством вентилятора. Сплошное средневековье, а не начало двадцать первого века. Маме можно рассказать про Бобылева. Она все поймет. Но Полина Ивановна уже запеленалась махровым шарфом и ловким движением руки, как опытный карточный шулер, подмела деньги с тумбочки. Инесса всегда клала их туда, маме на такси. Полина Ивановна ушла. А тепло осталось. Его надолго хватит.
После ухода матери Инесса достала бутылку «Божоле». Она сидела на кухне и бездумно водила ножкой бокала по столу, вино бултыхалось по хрустальным стенкам, а Инесса тихо размазывала слезы по щекам, омывая свою странную любовь. Вперемежку с любовными переживаниями в голове кружились производственные неурядицы. Веткина прокрутила, как в мясорубке, все, что знала об офисных опасностях. Всеобщая глобализация в обществе и бизнесе породила новую эпидемию. В череде модных заболеваний появилось еще одно, так называемый «синдром офисных заболеваний». В многоэтажных зданиях
