большую терпимость, чем некоторые канцлеры времен Веймарской республики. В качестве рейхсканцлера он открыто заявлял, что его не интересуют чужие территории и идеологическая обработка чужого населения. После того как он заявил французскому послу Франсуа-Понсе в апреле 1933 г., что существующая восточная граница рейха не может его устроить на длительную перспективу, он успокоил польского посланника Липского в ноябре 1933 г., заверив его, что считает бессмысленным вести войны ради решения мелких пограничных споров. А в декабре 1933 г. он даже приветствовал наличие Польши в качестве буферного государства между большевистской Россией и западной цивилизацией. Позднее он «осудил слухи о немецко-польской исконной вражде. Подписание германско-польского договора о ненападении в 1934 г., связанное со взаимным отказом от применения силы, казалось лучшим доказательством, что Гитлер вовсе не так догматично настроен на реванш, как дипломаты времен Веймарской республики, которые постоянно отказывались заключить с Польшей такое же соглашение о признании границ, как с западными державами в 1925 г. в Локарно».[314]
Незадолго до того, как Гитлер стал рейхсканцлером, генерал фон Шляйхер попытался воспользоваться ситуацией и, отойдя от традиционной немецкой кабинетной политики, подчеркивавшей приоритет внешней политики, осуществить решение, которое, хотя и было рассчитано на последовательное наращивание сил вовне, однако прежде всего должно было восстановить «порядок» внутри самого рейха и активизировать германскую экономику. Через создание солидной внутриполитической базы он хотел недвусмысленно заявить о германских интересах и на внешнеполитической арене с конечной целью восстановить статус рейха как великой державы. Примером Гитлеру служил один из его предшественников Густав Штреземан, который вошел в историю не только как сторонник позиции международного взаимопонимания, но и как поборник восстановления Германией статуса великой державы на экономической основе. После предварительного решения вопроса о репарациях и оживления немецкой экономики этому рейхсканцлеру от Немецкой народной партии удалось сделать заметный шаг по направлению к «большой политике». Не было ничего удивительного в том, что Штреземан рассматривал подписание договора в Локарно в декабре 1925 г. как этап на пути к ревизии Версальского договора. Его политику ревизии Андреас Хильгрубер метко охарактеризовал как, с одной стороны, умелое проведение своей линии вопреки требованиями военного руководства путем традиционных тайных переговоров, а с другой — как использование противоречий среди своих бывших противников, публичное высказывание своих взглядов на трибуне Лиги Наций и ловкий розыгрыш политико-экономических возможностей с учетом усиления военного потенциала. Такая политика поэтапно вела к Адольфу Гитлеру, у которого военная мощь являлась решающей базой для внешней политики. Открытый разрыв с положениями Версальского договора начал вовсе не рейхсканцлер Гитлер, который с сентября 1933 г. подчеркнуто осторожно проводил в жизнь свою военную программу и за это подвергался критике со стороны министра иностранных дел Константина фон Нейрата и министра обороны Вернера фон Бломберга, настаивавших на открытой политике вооружения, а военные, дипломаты и крупные правительственные чиновники, работавшие под руководством Шляйхера. Они умело использовали вызванные мировым экономическим кризисом 1929 г. внешнеполитические и военные затруднения европейских держав,[315] которые нельзя былопричислить к партнерам Германии, и проводили политику, за которую официально не несли никакой ответственности.
Как и подавляющее большинство немецкого народа, Гитлер открыто требовал отказа от выплаты репараций и формального военного равенства рейха, чего не мог себе позволить в сложившейся политической ситуации центристский кабинет Генриха Брюнинга (1930–1931) даже несмотря на позицию рейхсканцлера,[316] хотя это и не помешало руководству рейхсвера превратить тайное вооружение, начавшееся после роспуска союзнической контрольной комиссии (в 1927), в неприкрытый рост армии.
С приходом к власти фон Папена и его «кабинета баронов»,[317] который сместил социал-демократическое прусское правительство и повел Пруссию, как и весь рейх, по антидемократическому пути, центр тяжести немецкой политики сместился к открытому вооружению, что казалось слишком рискованным для Брюнинга, свергнутого с помощью генерала фон Шляйхера и сотрудничавших с ним национал-социалистов.
Когда 30 января 1933 г. Гитлер, в чьей внешней политике доминировали традиционные средства дипломатии и угрозы силой, пришел к власти, он официально вел себя в этом отношении сдержаннее, чем его предшественники Штреземан, Брюнинг, Шляйхер и Папен. Поначалу те, кто не был знаком с его мировоззрением, вполне могли подумать, что национал-социалистский рейхсканцлер не сможет оправдать возлагавшихся на него надежд. Правда, 17 мая 1933 г. в своей речи в рейхстаге, подготовившей выход из Лиги Наций, он затронул проблемы экономики, вооружения и положения Германии среди других государств, но это было сделано таким образом, что не каждому удалось распознать его истинные замыслы. В соответствии с высказываниями своих предшественников на посту канцлера он наметил следующие политические проблемы: «В течение многих столетий европейские государства и их границы строились на воззрениях, берущих свое начало исключительно в государственном мышлении. Благодаря победоносному шествию национальной идеи и национальных принципов на протяжениипрошлого века и из-за отсутствия учета этих новых идей и идеалов государствами, создававшимися на основе других предпосылок, были посеяны семена многочисленных конфликтов. По окончании большой войны не может стоять более высоких задач перед действительно мирной конференцией, чем новое деление и новый порядок европейских государств, основанные на ясном понимании этого факта и максимально отвечающие этому принципу… Этот территориальный передел Европы с учетом действительных национальных границ мог бы стать историческим решением, перед лицом которого в будущем и для победителей, и для побежденных кровавые жертвы последней войны оказались бы не напрасными… Ни одна новая война в Европе не смогла предложить ничего лучшего по сравнению с нынешней неудовлетворительной ситуацией.
Напротив, применение силы в любой форме в Европе ни с политической, ни с экономической точки зрения не могло бы создать более благоприятной ситуации, чем та, что имеется сегодня. Даже при полном успехе нового силового решения конечным итогом стало бы усугубление нарушения равновесия в Европе и тем самым… зародыш новых будущих противоречий… Следствием стали бы новые войны, новая неуверенность и новая экономическая нужда. Такое бесконечное безумие неизбежно приведет к краху сегодняшнего общественного и государственного порядка. В утопающей в коммунистическом хаосе Европе возникнет кризис невообразимого масштаба и непредсказуемой длительности… Германия разоружилась. Она выполнила все заложенные в мирном договоре обязательства, лежащие далеко за пределами целесообразности и даже рассудка… Германия готова в любое время в случае создания всеобщей системы международного контроля над вооружениями поставить под такой контроль свои воинские части при условии такой же готовности со стороны других государств, чтобы недвусмысленно продемонстрировать перед всем миром их абсолютно немилитаристский характер… Эти требования означают стремление не к вооружению, а к разоружению других государств… Единственная нация, которая с полным правом может опасаться агрессии, — это немцы, которым не только запретили иметь наступательное оружие, но и ограничили право на оборонительное и на создание пограничных укреплений… Германия думает не об агрессии, а о своей безопасности».
До сентября 1933 г. Гитлер сдерживал себя, изображал миролюбивого канцлера и, казалось, изменил своему мировоззрению, центральное место в котором занимали борьба, война, истребление «неполноценных» особей и идеологический антисемитизм. Но это делалось из тактических соображений. «Обстоятельства заставляли меня в течение десяти лет говорить практически только о мире, — открыто заявил он 10 ноября 1938 г. на секретном совещании с главными редакторами немецких газет и другими представителями прессы. — Лишь постоянно подчеркивая стремление Германии к миру, я мог шаг за шагом завоевывать свободу для немецкого народа и давать ему в руки оружие, которое служило необходимой предпосылкой для следующего шага. Разумеется, такая пропаганда мира имеет и свои негативные стороны, так как она легко может привести к тому, что в умах многих людей закрепится представление, будто сегодняшний режим… идентифицирует себя с решением сохранить мир при любых обстоятельствах… То, что я в течение многих лет говорил о мире, носило вынужденный характер». [318]
Произнося эти слова, Гитлер уже болен, и его мучит страх перед смертью. Он считает, что его дни сочтены, и чувствует необходимость претворить в жизнь как можно больше своих планов и идей. Если в
