Поход на кухню сравним с Крестовым, куда-нибудь в сарацинские земли, так он бесконечен и мучителен. Приготовление кофе сродни алхимическим опытам — столько сосредоточения приходится вкладывать в каждое действие, что оно наполняется магией. Достать, не просыпав, упаковку молотого кофе. Засыпать — без ложечки, ложечка мне сейчас не помощник — тёмный коричневый порошок в джезву. Кинуть туда несколько кубиков сахара (кажется, это неправильно, но я всегда так делаю) — а значит, достать и сахарницу тоже. Залить водой из фильтра (конечно же, весь стол в водяных кляксах). Поставить на плиту. Зажечь огонь. Ждать.
Запах кофе дурманит. Ожидание бесконечно.
Наконец, начинает вздуваться коричневая пена, и я тут же, рискуя уронить дрожащими и саднящими руками, снимаю джезву с плиты. Осталась почти мелочь — разлить, долить сливок и отнести чашку Кристо.
Я справляюсь и с этой задачей.
Кузен уже сидит на диване в джинсах, слабый, дрожащий, вымотанный усилием, приложенным, чтобы надеть штаны. И его, и мои руки трясутся, поэтому передача чашки чем-то напоминает процесс вытаскивания мягкой игрушки из игрового автомата. Наконец, Кристо обхватывает тонкими длинными пальцами пузатые фарфоровые бока и осторожно делает первый глоток.
Надо бы повторить охоту через два месяца. Конечно, в ней не будет большого практического смысла, но мне хочется его поскорее обучить. И вернуть. Всё-таки, когда стоишь так близко от другого «волка», не по себе и мне не нравится мысль держать его у себя дома годами.
Я возвращаюсь на кухню, к своей порции кофе, и на время впадаю в блаженное полутрансовое состояние. Здесь и сейчас — можно.
За моей спиной слышны шаги — кузен накопил силы для посещения туалета. Я усмехаюсь. С этого начинается утро у всех нормальных людей
— но не у нас.
Придя в себя, я набираю номер Батори.
— Доброе утро, Лили, — приветствует меня его голос.
— Мне надо с вами поговорить.
— Ну и тон у вас! Мы опять успели поссориться за моё отсутствие?
— Я серьёзно. Мне надо с вами поговорить.
— Говорите.
— Лицом к лицу.
— Лили, прямо сейчас я нахожусь во Львове и уехать пока не имею возможности. Дела, знаете ли.
— Когда вы возвращаетесь?
— Во вторник.
— Я вас встречу.
— Отлично. Поезд приходит в восемнадцать пятнадцать. Не забудьте букет ирисов и большой плакат с моим именем. Пусть люди за меня порадуются.
Я в раздражении выключаю телефон. Моего плеча касается рука, и я рявкаю:
— Что?
Кристо отступает на шаг. Он держит газету:
— Я хотел показать…
Выражение его глаз мне очень не нравится. Потому что я не представляю, что должно быть написано в новостях, чтобы человек так испугался. Я беру в руки газету — это свежий, утренний номер. С листа, с цветной фотографии, на меня смотрит молодая женщина с характерным серебряным отливом светлых волос. И тут же, рядом — снимок её изуродованного тела. Сломана в двух местах рука… порвано горло.
Заголовок утверждает: «Маньяк травит блондинок собаками».
И я точно знаю — эти собаки ходят на двух ногах и питаются кровью. Потому что ни одна живая собака не нападёт на «волка», и редкая — вообще приблизится.
Кто-то открыл сезон охоты.
Я всегда считала, что «волки» — по крайней мере взрослые — умирают только во время охоты на упырей. На моей памяти так и было. У меня было два шапочно знакомых «волка» — наткнулись друг на друга в интернете — и они мне трижды сообщали о смерти каких-то их знакомых. Всегда это происходило от неудачи на охоте и воспринималось, как должное. Но упомянутые в статье обстоятельства гибели «волчиц» говорили, нет, кричали: кто-то выслеживает девчонок, калечит и убивает их. Одним и тем же способом: разрывая удлинёнными клыками горло. Скорее всего, охота на «волчиц» ведётся группой — ни одна из девушек не умерла, например, в постели. А в бодрствующем состоянии любая бы сопротивлялась изо всех сил и хоть какая-нибудь да сбежала бы.
Сбежала бы — и что? Как бы мы узнали о спасшихся? А они — как бы дали весть своим об опасности?
Я кидаюсь к компьютеру. Минуты, пока он загружается, пока я подключаюсь к интернету, кажутся мне вечностью. Я открываю страницу социальной сети и набиваю сообщение одному из «волков». Потом другому. Надеюсь, у них достаточно широкий круг знакомых.
Пересматриваю статью. Все шестеро убиты в течение двух последних недель. Две — в Пшемысле, ещё три — в пригородах, одна — во Львове. Вчера.
Мне одной такие совпадения кажутся подозрительными?
Я хватаю телефон и снова набираю номер Батори. Гудки. Торопливый голос:
— Лили, я не могу говорить.
— Я еду во Львов.
— Что?!
— Еду во Львов.
— Не вздумайте. Не сейчас!
— Сегодня же.
— Лили, я серьёзно! Это опасно.
— Мне надо с вами поговорить. И это срочно.
— Лили… а, эрдёг!
Связь обрывается.
— Лиляна, — пальцы Кристо невесомо касаются моего рукава. — Не надо во Львов. Я думаю, вообще не надо… выходить пока.
— А что тогда надо? Сидеть и помирать от голода и страха?
— Почему — от голода? У тебя же есть друзья. Попроси их покупать еду. У тебя нога вывихнута, они поймут.
— Нет уж. Один раз я отсиделась, на всю жизнь хватило.
Телефон в моих руках вздрагивает и дребезжит. Батори.
— Лили, немедленно уходите с квартиры! Без промедления!
— Что?
— Почитайте утренние газеты.
— Я читала.
— Тогда подумайте! Ваше видео посмотрела половина Империи, ваша природа очевидна, ваше имя известно. Как скоро догадаются достать информацию о месте вашего жительства? Я бы ещё неделю назад… эрдёг…
В трубке что-то шуршит.
— Батори?
— Лили, немедленно уходите с квартиры. Не появляйтесь в гумлагере, у знакомых из гумлагеря, в парке, у родственников. И пока я не приеду — возле моего дома тоже.
— Куда же я пойду?
Связь снова обрывается.
Кристо смотрит тревожно.
— Оденься, собери сумку. Возьми колбасу, ммм… капсулы, оружие, документы, еду. Давай.
