же работает хозяин, что так рано встаёт? Точно не клерком… и не танцовщицей. Я пытаюсь тихонько пошевелить затёкшим бедром. Кристо не отзывается. Дрыхнет, скотина малолетняя. Я осторожно поднимаю его голову руками, вытягиваю ноги и еложу, пытаясь пересесть и не выронить белобрысую бошку. Осторожно кладу её на ковёр. Мне бы и самой, что ли, поспать с дороги, но как-то неловко ложиться на пол — всё же девушка. Я вздыхаю и готовлюсь ждать, пока не придёт Рани и что-нибудь не придумает.
У Рани с мужем, оказывается, двое детей: четырнадцатилетняя дочь Каринка и девятилетний сын Гёрге. Они спали на узкой, железной, как в школах-пансионах, двухъярусной кровати, Каринка снизу, а Гёрге сверху. Оба очень спокойные — непривычно спокойные для цыганских детей. Они напомнили мне меня в детстве, только, пожалуй, не такие чумазые и рассеянные. Оттащив Кристо на сложенный Рани диван — ночью он был двухспальным супружеским ложем — я сажусь со всеми за стол. Завтрак семьи прост, но не так суров, как у Шаньи и Эржебет в Пшемысле: кофе с молоком, яичница с сосисками. Дети рассматривают меня удивлённо, но вопросов не задают.
— Надолго вы думаете у нас остановиться? — спрашивает Рани.
— На три дня. Потом уедем. Если вам неприятно, что мы ночью не спим, мы можем уходить вечером и возвращаться с утра.
— Да мне-то ничего…
По-видимости, некоторые возражения имеет муж, но Рани не произносит этого вслух.
— Ну и договорились. Ночью будем гулять. У вас в Вене ведь хорошее освещение?
— Да. Особенно в центре. На бульварах очень красивые фонари… Туда туристы специально по ночам ходят.
Гёрге, поев, уходит гулять. Я помогаю Рани и Каринке прибраться; потом Каринка забирается с какой- то книжкой на постель. Я сажусь в ноги Кристо, а Рани пристраивается смотреть телевизор с табурета. Ночные занавески все уже отодвинуты, чтобы комната казалась просторней.
— Смотри, какая учёная дама растёт, — добродушно усмехается Рани, показывая глазами на дочь. — Всё читает. В библиотеку записалась, чтобы книжки брать.
Она словно бы высмеивает Каринку, но я чувствую, что гордится. Я всматриваюсь в обложку в руках у девочки: подростковый детектив. Мда, не сильно-то учёным на таких книгах вырастешь. Ну ладно, как говорят, чем бы девчонка ни тешилась, лишь бы подолом кусты не цепляла.
Рани не очень удобно, но я не решаюсь ей предложить поменяться местами. Смотрю с хозяйкой вместе какие-то сериалы, только чтоб скоротать время до моей очереди спать. Наконец, около часа бужу Кристо и подаю ему кофе с молоком. Рани накрывает обед: капустный флекерль (бульон под него доставала из холодильника — видать, на ужин накануне было мясо), чесночные гренки и снова кофе, любимый напиток Венской Империи. Поев, Каринка быстро собирает остатки флекерля из кастрюли и отложенные гренки в судок с крышкой и уходит кормить обедом отца.
Я кое-как помогаю Рани и укладываюсь спать. Надеюсь, во сне я выгляжу достаточно благопристойно.
Кристо предлагает доехать до центра на знаменитом венском метро, и я, конечно же, соглашаюсь.
В толпе кузен выделяется своей обросшей причёской без намёка на прядь-косицу. В другом австрийском городе это вызвало бы кривые взгляды, но Вена привыкла к неформалам. В узких чёрных брюках, щёгольских лакированных туфлях на пятисантиметровом каблуке, чёрной шляпе, чёрной рубашке «под старину» — с имитацией «венгерских» петель, похожих на цветы или лапы геральдических зверей — кузен напоминает «готика», не хватает только пары серебряных украшений — и да, парню это чертовски идёт.
— Почему ты не носишь перстней? — спрашиваю я.
— Дома остались. Сначала был траур, я снял. А потом забыл с собой взять, когда к тебе поехал.
— И я забыла, когда из дома уходили…
Единственное моё украшение — два небольших золотых колечка со вздутиями-«бусинками» в мочках ушей. Мне становится немного жалко: оказаться вечером в центре Вены без роскошного наряда, без ожерелья и причёски…
— Ничего, — Кристо словно подслушал мои мысли. — В чёрном ты выглядишь даже стильно.
— Спасибо.
Покинув метро, мы идём на огни и шум. Бульвар премьера д'Эсте больше похож на парк. Горят не только фонари — на деревьях развешаны разноцветные гирлянды. Много нарядных, оживлённых людей; некоторые женщины даже в коктейльных платьях. Доносится музыка. Несмотря на довольно поздний час, мороженщицы, колбасницы и торговки сладкой ватой стоят со своими тележками. Касса у Кристо. Он предлагает мне подкрепиться вурстиком, но у меня от волнения пропал мой обычный аппетит. Хотя — мне хочется сладкой ваты. Продавщица с улыбкой наматывает мне на палочку розовое облако, а кузену — оранжевое.
— У тебя что, с апельсиновым вкусом? — ревниво спрашиваю я.
— Угу.
— Дай попробовать!
— Неа.
— Да один кусочек.
— Неа. Мне самому нравится, я весь съем.
— Дай, ну дай, — я, смеясь, тянусь за оранжевым облаком, а Кристо отступает и отступает, деловито его надкусывая. — Ну, ладно тебе! Дай тогда деньги, я себе такой же возьму!
— Деньги надо экономить, — наставительно отвечает кузен и наконец протягивает мне свою вату. Я сразу отхватываю зубами огромный клок. Конечно же, он меня обманул — у его порции самый обычный карамельный вкус. А у меня теперь от жадности всё лицо липкое. Мы помогаем друг другу доесть вату и бродим между деревьев в поисках фонтанчика.
— Если не найдём, придётся вылизывать тебе щёки, — вздыхает Кристо.
— А то тебя мухи съедят. Или муравьи утащат…
Но фонтанчик находится, и мы приводим себя в порядок вполне цивилизованным способом, заодно запив приторную сладость.
Тропинка выводит нас к танцплощадке. Там играет настоящий живой оркестр. Музыканты как раз заканчивают чардаш; распорядитель объявляет вальс. Конечно же, Штраусса.
— Позволишь пригласить? — Кристо протягивает мне руку.
— Только если не венский. Обычный.
— Как ты могла заподозрить!
Он выводит меня на площадку. Обхватывает талию. Юбка у меня не годится, чтобы её подхватывать, и свободную руку я кладу Кристо на плечо. Он мешкает секунду, чтобы поймать такт и ритм, и мы начинаем кружить среди других пар. Последний раз я танцевала вальс на выпускном и очень боюсь сбиться, но кузен ведёт так уверено, что мне остаётся только переставлять ноги. Меня охватывает знакомое наслаждение гармонией музыки и тела, и я ощущаю острое сожаление, когда оно заканчивается.
— Жаль, что я не танцую танго, — вздыхаю я в ответ на объявление распорядителя.
— Это говорит девушка, которая только что боялась растления венским вальсом! — фыркает Кристо. Мы находим себе скамеечку — на этом бульваре они только двухместные — и присаживаемся. На площадке теперь страстно, на нерве, вышагивают парочки с делано-томными лицами. Особенно хороша эффектная брюнетка с ярким макияжем, чуть не змеёй обвивающая своего партнёра. Я смотрю минуты две, прежде, чем до меня доходит: Ирма Надь, вампирша из списка Батори. Я раздумываю, делиться ли этой информацией с кузеном, но не нахожу причин. Ирма и Ирма, леший с ней.
Мы танцуем ещё пару вальсов, когда их объявляют, и отправляемся бродить по бульвару. Некоторые уголки темны от кустов и низких крон — почти везде в этих островках ночи шепчутся парочки. Только часа в три-четыре люди начинают расходиться, и я вдруг понимаю, что чем безлюднее, тем меньше моё напряжение. Кристо, кажется, тоже это чувствует. Он находит уютную тропинку, на которой нет ни души.
— Романтично-то как, — комментирует он. — В таких местах и в такие часы девушкам надо читать стихи. Только я ни одного стихотворения не помню. Разве что песни декламировать с выражением…
