– Смотри туда! – закричал Самит, показывая на небо справа от корабля.
Мара подняла голову и увидела двух драконов. Медленно взмахивая крыльями цвета светлой бронзы, они летели на юг, навстречу надвигающейся буре.
– Куда они? – крикнула Мара. – Разве они не боятся шторма?
– Боятся! Но, думаю, на них всадники, которые знают, куда летят!
Черная дымная туша бури навалилась на солнце и проглотила его. Тень ее упала на палубу, и сразу стало холодно. Особенно Маре в ее промокшей тонкой одежде.
– Вниз! Вниз, девушка! – громко закричал Самит, увлекая конгайку к палубному люку.
Крышка захлопнулась и отрезала грохот волн, низкий гул ветра. Остался только скрип корпуса и мерные удары в днище и борта. Полутемным узким коридорчиком, освещаемым раскачивающейся лампой, пробралась Мара к своей каюте, крохотной, шесть на пять локтей каморке, зажгла масляную лампу.
Она сбросила с себя мокрую одежду и вытерлась. Подвесная койка поскрипывала, раскачивалась на тяжах. Мара взяла хрустальный флакончик с густым золотисто-коричневым маслом. Привычными, плавными и сильными движениями ладони она принялась втирать теплое масло в кожу груди, живота, бедер. Сладкий аромат вечерних цветов Конга наполнил крохотную каюту. Постепенно тело Мары становилось блестящим, розовело.
Мара взяла другой флакон, поменьше, зажала между колен зеркальце и занялась своим лицом. Шторм снаружи свирепел. Судно болтало, и Маре пришлось одной рукой взяться за тяж койки. Когда очередная волна обрушивалась на корабль, корпус его издавал жалобный, протяжный стон. Мара, первый раз оказавшаяся в открытом море, тем не менее отлично переносила качку. Ей даже нравилось, что койка ее раскачивается, будто качели, а стены каюты меняются местами с полом и потолком. Она немного опасалась, что может погаснуть светильник, но он лишь раскачивался на короткой поскрипывающей цепи. Волны били в борта, и звук этот напоминал удары по деревянной бочке огромной дубиной.
«Если волны разобьют корабль? – думала Мара. – Нет, не может быть. Кораблей так много, и они так редко тонут от штормов. А северные суда – самые лучшие… Нет, боги не допустят, чтоб я утонула! Они сделали меня красивой, чтоб я жила!»
Мара с удовольствием представила, как сходит с корабля в Глориане и взгляды мужчин, всех мужчин вокруг, встречают ее…
– Глориана! – прошептала она. – Руна, Орэлея…
Названия северных городов были музыкой.
«А этот Самит тоже влюбился в меня, – подумала Мара. – Хоть он и старик. Хорошо. Он богат, этот купец. Интересно, знает ли он о том маленьком отличии, что делает кое-кого из женщин Конга неприступными? Наверное, знает. Северяне – красивые! – Тут перед ней возникло лицо Нила. – Ну, многие из них красивы!» – поправила она себя.
Мара легла на спину. Низкий светло-розовый потолок раскачивался над ней. К сетке вентиляционного отверстия прилип белый пух. В каюте было жарко. Капельки пота крохотными росинками блестели на гладкой коже. Мара не стала одеваться. Если кто-нибудь войдет, пусть… посмотрит. Мара представила, как в каюту заглядывает Самит… Нет! Лучше кто-нибудь из матросов: «Госпожа не желает пообедать?» – «Нет, госпожа не желает!» И повернуться так, чтоб спина изогнулась, как у кошки, когда та поднимает хвост. А груди чтоб касались сосками ложа и казались сочными и тяжелыми, как золотистые плоды…
Койка мерно раскачивалась под ней, и убаюканная Мара погрузилась в сон, тем более теплый и томный от того, что снаружи уже вовсю разыгралась буря.
Желтый корпус юкки стремительно разрезал голубую воду.
– Держи вот здесь! – приказал кормчий.
Санти изо всех сил вцепился в фал, натянувшийся, как струна, едва старик сдвинул румпель. Юкка почти легла бортом на воду.
– Тяни же, тяни! – закричал Хорон. – Тяни, прободи тебя Тур!
Санти всем весом навалился на фал, и юкка немного выпрямилась.
– Молодец! – похвалил кормчий. – Еще немного – станешь заправским матросом!
Санти покраснел от удовольствия. Казалось бы, что ему похвала какого-то «озерного капитана»? Однако ж приятно!
– Хорон, – спросил юноша, – говорят, ты плавал на настоящем морском корабле?
– Плавал! – возмутился старик. – Я был кормчим военного корабля! – Он выплюнул за борт комок хурма.[17]
– И ты оставил море? – удивился Санти.
– Оставил! Нет! Оно меня оставило! Гляди! – Хорон задрал безрукавку и показал длинный красный бугор шрама, пересекающий живот наискось от левого подреберья до выпирающей тазовой кости справа.
– Ух-хо! – воскликнул Санти с уважением. – Чем это тебя?
– Топор омбамту! – Хорон опустил безрукавку. – Как рубанул – все кишки наружу.
– Как ты жив остался? – удивился юноша.
– Кто знает? Самому невдомек. В себя пришел – вижу, что живот зашит. И боли нет. Через три дня, правда, прихватило – не дай тебе испытать!
– И кто твой лекарь?
– Лекарь? – кормчий хихикнул. – Не поверишь! Кормчий мой младший. Его работа. Вот слушай!
Шли мы тогда вдоль побережья. Обычный рейд. Видим – на горизонте судно. Омбамтский трехмачтовик. Далеко. Ветер не наш. Думали – уйдет. Однако ж глядим – они к нам курсом фордевинд, на всех парусах. Должно быть, ум у них отшибло – напасть на сторожевик. Эти придурки, как травы своей напыхаются, уж ничего не соображают. Но дерутся – как демоны. Да. Так подошли они, крючья закинули и полезли. Нам же проще: пока они нас на абордаж брали, половины недосчитались. Арбалет, знаешь, с тридцати шагов лупит ого-го! Да. Полезли. Ну, мы их встретили что надо! Мы-то – в доспехах, а пираты – кто в чем. Рубились они, впрочем, знатно. На себе попробовал. Пока я одному полбашки сносил, другой меня топором и достал. Во здоровый жлоб! Кольчугу прорубил, брюхо мне распорол – только и увидел, как кишки наружу вываливаются. А тут еще по голове кто-то меня долбанул, прободи его Тур! И все же час мой еще не настал. Очнулся – брюхо зашито, как старые штаны. Кормчий мой младший постарался. И внутрь мне смолы чудодейственной засыпал. Не пожалел, пес черномордый, дай ему богиня удачи! Смола та – из Урнгура. Дороже золота! Эй, ты там, потрави шкот – ветер ослаб! Да. Ни горячки, ничего. Иному ножом ткнут – и нету. А я, вишь, еще плюхаюсь.
– А во Владение как попал? – спросил Санти.
– То – своя история, – старик порылся в сумке, достал комок хурма, тщательно разжевал и продолжил: – Взяла блажь сынка красноглазой, Муггана, Равахш его пожри, корабль свой завести. И чтоб кормчий у него настоящий был. Послали Ортрана. Знаешь его?
Санти кивнул.
– Приехал он в Фаранг. Начал искать. Да какой же кормчий по собственной воле море на эту яму променяет?
Поболтался наш хольдец по тавернам – никто не желает. А тут подсказал ему один из добрых людей, что всё знают: есть, мол, человек. Кормчий не кормчий, а тебе подойдет.
Я в ту пору совсем духом пал. Живой-то живой, да кто меня с таким брюхом в море отправит? А тут подходит ко мне здоровяк. Поначалу я думал: хочет по доброте кружку калеке налить. Он и впрямь – налил. Поговорили о том о сем. Да. Я-то сразу догадался, что он северянин. По оружию. У нас Звезда Смерти не в ходу.
– Звезда Смерти? – переспросил Санти.
– Не видел, что ли? – удивился старик. – Шест такой, железом обитый, да шар стальной, шипастый, на цепи. Видел ты! Слуга его за Ортраном носит. Да. Поговорили. А тут он мне и предложил.
– А ты что ж, не испугался? – спросил Санти.
Он хорошо знал, что говорят о соххогоях в Фаранге.
– Чего уж мне было бояться! – отозвался старик. – Мне тогда все без разницы было. Да и деньги посулил немалые – командующему эскадрой впору. И какой-никакой – кораблик! – Хорон похлопал жилистой рукой по тонкому борту. – Красноглазому быстро надоело, да меня не гонят. Десятый год тут обретаюсь. Вроде сам по себе. Сам для себя.
