– Митяева.
– Я слушаю.
– Митяй, это Ласковин. Извини, не хотел говорить из дома. Что ты выяснил?
– Твой Хан – еще тот экземпляр. Боксер. За сто килограммов. Возник в Питере прошлой весной и показал себя мощно. Сразу вылез в первый ряд.
– Откуда он, из Средней Азии?
– С чего ты взял?
– Хан!
– А… Я тоже спросил. Нет, Хан – прозвище. Сам-то он – не черный. И не желтый. Но натуральный душман. На ринге просто звереет. Соперников калечит только так – за год три покойника. Бойцы с ним работать не хотят, говорят: неоправданный риск. Зрителям, ясное дело, нравится. Так что десять тонн – это не подарок. Пошли их на хрен. Я корешку своему сказал, он тебе, раз такое дело, что-нибудь подыщет. За меньшие деньги, ясное дело, но зато цел будешь.
– Спасибо. А чем еще этот парень известен, кроме массы и зверства?
– Значит, не хочешь меня слушать?
– Митяй, я тебя как раз и слушаю.
– Так послушай историю, Башкеев тут рассказал: у них в московской школе, еще в застойные времена, соревнования устроили. А народ там был разный: и по стажу, и по квалификации, и по категориям тоже. Но победил как раз не самый умелый, а самый здоровый, кто круче всех блоки ставил. Блок – и руки нет. Блок – и второй руки нет…
– Митяй! – перебил Ласковин.– Ты не Слава, не надо меня притчами кормить. Этот Хан, он очень здоровый, да?
– Он деревянный. Бей не бей – только руки отшибешь.
– И что, его так никто и не положил? – поинтересовался Ласковин.
Чем дальше, тем интереснее!
– Положили. Дважды. Но не твоей комплекции бойцы. Ты, конечно, мастер, Андрюха, но не Ояма же, верно?
– Верно,– согласился Ласковин.
– Так что, состыковать тебя с моим корешком?
«Вызов,– подумал Андрей.– Вызов!»
У него по спине прошел электрический ток.
«Вызов!»
– Воин никогда не отказывается от вызова потому, что противник опасен,– сказал он.– Нас так учили, верно?
– Самурайский бред! – сердито сказал Митяй.– Ласка! Нам же тридцать, а не тринадцать!
– Кому как,– Андрей засмеялся.– Спасибо, друг. Понимаешь, дело уже не в деньгах. Спасибо. Береги себя!
– Ты тоже. Слушай, если надумаешь драться с этим Ханом – меня возьми. Мало ли что…
– Заметано! – обещал Ласковин.– Обязательно возьму. Поглядишь, как я ломаю дерево.
Следующий звонок Ласковин сделал лидеру «тобольцев».
– Я согласен,– сказал он.– Когда и где?
– Послезавтра в одиннадцать подъезжай к метро «Приморская»,– ответил Корвет.– Я сам тебя встречу.
Третий звонок – Вадиму.
– Сегодня вечером в тире,– сказал тот.– Поговорим. Но особо не рассчитывай. Дело – «глухарь». Разве что случайность поможет, или ребятки кандидата сбоку подыщут.
– Это как?
– А так, что если зайца долго бить, то он и на трубе сыграть согласится.
Спустя сорок минут Ласковин стоял в зале перед своим сэнсэем, а тот без удовольствия изучал своего ученика.
– Не зря в прежние времена вас из монастырей не выпускали,– проворчал Зимородинский.
– А в чем дело? – спросил удивленный Ласковин.
– Где-то ты успел говна нахлебаться,– буркнул сэнсэй,– обгадился с ног до головы, за раз не отмыть! Два дня работы – коту под хвост!
Андрей с удивлением оглядел свое свежевыстиранное кимоно. Слава явно имел в виду что-то другое. Что?
– Не понял,– сказал он, нахмурившись.– Если я выпил вчера… так ты бы раньше предупредил, что нельзя!
– Да пей ты хоть каждый день! – Зимородинский дернул себя за ус: верный признак – сэнсэй думает.– Грязный ты! Давай выкладывай, что натворил!
– Да ничего особенного,– пробормотал тот.– Ну выпил с Митяем, ну в аварию попал… чуть на три тонны не опустился…
Зимородинский как ни обеспокоен был, но расхохотался.
– Ничего особенного, говоришь? Ладно, давай с подробностями.
– Можно и с подробностями.
Андрей изложил свою беседу с Митяем, затем – «дорожное происшествие». С особенным удовольствием – как он ловко осадил и растряс «крутых мальчиков».
– Понравилось? – спросил Зимородинский.
– Да вроде неплохо вышло,– уже чуя подвох, ответил Андрей.
– Наказал, значит, хлопчиков? Машину им помял и деньги забрал. Орел!
– «А ты не воруй!» – процитировал Ласковин.– Поделом наказал. Уверен, сами подставились: прихват старый, знаешь ведь. Только не усекли, что кусочек – не по зубам. Вернее, как раз – по зубам,– Андрей усмехнулся.– И по роже.
– Тигр! – сказал Зимородинский.– Тигр, он, конечно, сильнее шакалов. Я ведь спросил тебя: хочешь быть тигром? Не помню, чтобы ты сказал: да.
– И что я сделал не так? – поинтересовался Ласковин.
– Не то плохо, что ты сделал, а то плохо, что тебе понравилось! Да и сделал – не лучшим образом. От тебя такая волна пошла, что еще не раз аукнется.
– Может, растолкуешь мне, дураку? – сердито сказал Андрей.
– Угу,– согласился Зимородинский.– Тебе. Дураку. Рад, что докумекал.
Он поглядел на ученика, не станет ли возражать. Не стал. Себе дороже.
– Историю тебе расскажу,– произнес Вячеслав Михайлович.
«Опять!» – мысленно воскликнул Андрей. Мало ему Митяя.
Но снова не рискнул возразить. Сэнсэй лучше его знает, что надо. По определению.
– Историю про обезьян,– сказал Зимородинский.– Жили-поживали в одной клетке девять обезьян. Вожак, подруга его, любимый сынок подруги, еще одна подруга, самец рангом пониже и так далее, вплоть до последнего, самого хилого обезьянчика. И пришел к клетке зевака. И показалось зеваке, что вожак – очень смешной, может, потому, что в клетке сидел. Без клетки зевака вряд ли посчитал бы его смешным: клыки у вожака – будьте-нате. Но клетка есть. И прутья у нее – железные. Поэтому начал зевака вожака дразнить, чтоб, значит, тот еще смешней выглядел: камешки в него покидал. Вожаку вреда от них нет, но – оскорбительно. И не дотянуться до обидчика никак. Даже не доплюнуть. Очень разозлился вожак.
Но тут рядом случилась девушка, симпатичная. И укорила она зеваку: разве можно животных обижать?
И зевака сказал, что не злой он вовсе, а добрый, просто у него чувство юмора есть. А в доказательство доброты слазал в карман, выудил оттуда большущую конфету и бросил самому хилому обезьянчику. И пошел своей дорогой. Вместе с девушкой.
Вожак же – остался, естественно. И конфета осталась. Злющий-презлющий вожак – бац! – свою подругу, некстати подвернувшуюся. Та – в визг и цап зубами обезьяна поменьше. Тот – следующего, и так по нисходящей. Так все этим увлеклись, что самый хилый обезьянчик успел конфету сожрать (в ином случае
