«Тысячи полторы»,– прикинул Ласковин, оглядывая головы зрителей. Верней, слушателей, потому что зрелища как такового не было. Если не считать зрелищем одинокого человечка, расхаживающего по авансцене с радиомикрофоном в руке. Человечек, крохотный издали (лица толком не разглядеть даже зоркому Ласковину), сыпал в пространство гладкие, уверенные слова. О здоровье, о правильной жизни, о том, какая вокруг неправильная жизнь,– и обличительные выпады против некоего политика, без упоминания, впрочем, имен. Мол, сами знаете, о ком идет речь. Бог упоминался через слово: «Бог, Заветы, Библия, Серафим Саровский и Сергий Радонежский…» Но в контексте: «Я толкую, я подсказываю, какие книги читать, какие молитвы, с какими намерениями…» – и для подкрепления авторитета: «Я лечу, я творю чудеса (но это так, детские шалости), я наставляю всех, и (вскользь) предки мои были такими же».
Смысл не был главным. Главным было то, что собравшиеся здесь – это одно, а остальные там, снаружи. Исподволь: там – враги. Но их не нужно бояться. Пусть они боятся нас, потому что мы знаем их козни. Вернее, «я знаю и научу вас». Еще о траве, которую топчут, а она все равно растет – «мы – эта трава», еще о том, что «делай, что скажу,– и будешь здоров, счастлив и благостен». И через слово «Бог», «к Богу» «для Бога».
Ласковину стало смешно. Маленький человек в черной рясе казался пародией на какого-нибудь манихея-пророка. Воплощением тезиса: «Мир есть ложь». Добавь один слог, кукушечье «ку», и вот она – упрятанная под «душой» и «Богом» истина! Кумир! Есть! Ложь! Неужели кого-то можно купить на такое? Кого-то не из бывших торчков?
Ласковин взглянул на соседа, и его затошнило. Дергающаяся щека, приоткрытый рот… Сосед напоминал загипнотизированную крысу.
Лешинов сделал паузу, и зал дружно вздохнул, зашевелился.
Андрей оглянулся, увидел рядом Наташу, улыбнулся ей, и она улыбнулась ему – словно глоток жизни.
Ласковин снова обратился к залу. Примерно девяносто процентов присутствующих – женщины. Половина за пенсионным рубежом. Но хватало и молодых. Особенно в первых рядах.
«Святой отец» кашлянул, и тут же воцарилась тишина.
Лешинов заговорил. Другим, обыденным тоном. Практические вещи. Что говорить, что есть, что сделать, чтобы уберечь себя от недругов, что из биозаряженных «средств» использовать, если пьет муж, если обижает сосед по квартире, если дети не слушаются. Как себя вести завтра, послезавтра, какой день – плохой, какой – хороший, как уберечься от сглаза, как каяться, как какать…
Сосед Ласковина, сопя, скреб по бумаге шариковой ручкой. Лешинов диктовал медленно, то и дело отсылая слушателей к собственным литературным трудам, указывая страницы, от и до каких пор следует прочитать.
Завершив «инструкцию», Лешинов напомнил, что каждый его сеанс является исцеляющим и что через неделю здесь состоится очередная встреча. А если кому невтерпеж увидеть «святого отца» раньше, то завтра… и послезавтра…
– А теперь,– объявил отец Константин,– если у кого-то есть личные…
Половина зала немедленно ломанулась к сцене.
Ласковин кивнул Наташе, и они вышли в фойе.
Теперь здесь уже не было пустынно. Сновали улыбчивые энергичные тетки, стояли лотки с лешиновскими «лекарствами»: травками, иконками, книжечками, зачарованными кулончиками и прочим.
Ласковин мягко «футболил» наиболее настырных торговок.
– Мы здоровы, у нас все хорошо,– повторял он и улыбался еще более энергично, чем продавщицы брошюр и благовоний.
Натиск ослабел. Из зала повалил народ, и у теток появились более легкие жертвы для наделения счастьем.
—
– Ну как? – спросила Наташа.– Проникся?
– До самой поджелудочной железы,– ответил Ласковин.– К счастью, у меня пониженный рвотный рефлекс.
– Тсс! – Наташа приложила палец к губам.– Как ты можешь? Вдруг кто услышит? Нас же на кусочки разорвут!
Андрей усмехнулся.
– Нет такой травы,– сказал он,– чтобы прирастила обратно выбитые хорошим гияку-цки зубы. Хоть ты ее трижды заряди!
Наташа сделала гримаску.
– Ну грубый я, грубый! – сказал Ласковин.– После этой «проповеди» мне больше всего хочется дать кому-нибудь по роже!
– Нет, значит, в тебе положительной информационной энергии? – улыбнулась Наташа.
– Нет,– согласился Андрей.– Ни положительной, ни информационной.
– Надо вам батюшку слушать,– вмешалась ухватившая конец их разговора бабулька с нарумяненными щеками.– Батюшка поможет. Вы вот – крещены, молодой человек? Да? Вот и хорошо! Вот и подите к батюшке Константину, исповедуйтесь во грехах, покайтесь, да и очиститесь душой. Я вот сколь батюшек знаю, а ни один, чтобы с таким пониманием, не был. Вот что значит, когда православную веру в гору поднимают!
– Бабуля,– перебил Ласковин не слишком вежливо.– А какое отношение Лешинов к православной вере имеет?
– Ну как? – искренне удивилась бабка.– Или ты слепой, не видишь, в каком он облачении? Или не знаешь, что он – протоиерей? – Покачала головой укоризненно.– Это, молодой человек, большой чин церковный, знать должен, раз крещеный!
И отплыла, обиженная.
Ласковин в полной растерянности посмотрел на Наташу. Та засмеялась.
Ласковин, не выдержав, тоже улыбнулся.
– Да ладно,– махнул он рукой.– Бабка есть бабка: от мудрости до маразма – один шаг.
– Что будем делать? – спросила Наташа.– Где наш Вергилий?
– Кто?
– Проводник. Гужма. Андрей пожал плечами.
– Вот что,– предложил он.– Посиди-ка ты в машине, музыку послушай, а я попробую сам к этому «церковному чину» пробиться. Лады?
– Обещал с собой брать? – напомнила Наташа.– Раз я экзамен выдержала.
– На три с минусом,– в свою очередь напомнил Ласковин.– Наташ, пожалуйста, подожди меня в машине. Мне так проще будет! Не обижайся!
– Ладно, подожду. Только и ты старушек не обижай, договорились?
– Договорились.
Андрей отдал ей ключи в проводил к выходу. А сам снова отправился наверх.
– Вот ты где! – Гужма схватил его за рукав (Ласковин с трудом удержался, чтобы скользящим блоком не смахнуть эту руку).– Я тебя ищу, ищу! А где твоя жена?
– Дома,– сдержанно ответил Ласковин.– А что? Без нее – никак?
– Да все равно! Пошли! – Сейчас Иннокентий Гужма был совсем не похож на того бомжеватого угрюмца, каким показался Ласковину в первую встречу. Экс-наркоман был возбужденно весел, активно жестикулировал, говорил быстро и громко.
Глядя на него, Ласковин усомнился в том, что Гужма – бывший наркоман. Уж очень смахивал сейчас Иннокентий на торчка после недавней вмазки.
Но зрачки у Гужмы были в норме и прочие реакции – тоже. Тут Ласковин ошибиться не мог.
– Я говорил про тебя отцу Константину! – сообщил Иннокентий.– Он сказал: веди. Так что пойдем, давай не отставай!
И ринулся прямо в толпу почитателей Лешинова, топчущуюся вокруг сцены.
Андрей последовал за ним.
Гужма впиливался в массу, как утюг – в шмат масла. Но на него никто не обижался. Более того, многие
