В квартирке Ласковина до сих пор ощущалось присутствие Наташи, хотя уехала она почти четыре часа назад. И было чисто, впервые за несколько месяцев. Но и Андрей, и его пленница не обратили на то внимания.
Ласковин отыскал в кладовке обрывок лодочной цепи. Вкупе с велосипедным замком – вполне удовлетворительные кандалы. Андрей бросил на пол спальный мешок, приковал пленницу за лодыжку к батарее отопления, убедился, что до телефона ей не добраться, и до других нежелательных предметов – тоже. Но на всякий случай заставил свою заложницу проглотить двойную дозу снотворного. На изнервничавшуюся женщину это подействовало, как удар «демократизатором» по макушке. Вырубилась минимум на восемь часов. Теперь следовало позаботиться об оружии. Его браунинг, пятнадцатизарядный ГМ НРПА «тейшт»,– превосходная вещь, но слишком шумная.
По ассоциации с цепью Ласковин вспомнил о нунчаках, но решил, что они слишком громоздки. Зато отнятый у вампира трехлезвийный нож был идеален. В сложенном виде – чуть больше пятнадцати сантиметров, в торце – колечко. Дерни посильней – оружие раскроется с еле слышным щелчком – и три стальных «когтя» к вашим услугам. Еще Андрей прихватил маленький фонарик. Пригодится.
Найти дом и подъезд, о которых говорил «послушник» Симаков, оказалось задачей не из легких. Если бы не «жопа», Ласковин не нашел бы его никогда. Но замечательный образчик настенной живописи алел на грязно-желтой стене как истинный символ бытия.
Обследовав двор, Ласковин с огорчением убедился, что выход из него только один. Но – вполне подходящий. Темная, заваленная мусором дыра, выводящая на соседний двор, к грудам мокрых картонных ящиков.
В подъезде пахло кошачьим дерьмом и человеческой блевотиной. Тусклая лампочка. Две двери. Одна – заколочена, вторая – без номера и звонка. Нечто вроде дворницкой.
Андрей вышел из подъезда и без труда нашел соответствующие безымянной двери окна. Два. С решетками. Шторы плотно задернуты. Звук включенного телевизора.
Подтянувшись на руках, Андрей попытался заглянуть в щель между шторами, но неожиданно решетка, на которой он повис, начала выворачиваться из стены. Ласковин быстро выпустил прутья и оказался на земле. Извилистая трещина прорезала грязную пупырчатую стену. Если рвануть посильнее, решетка наверняка выскочит. Вместе с ней здоровенный кусок штукатурки. Шумновато выйдет.
Шаги. Ласковин отступил в тень подъезда.
Ложная тревога. Какая-то женщина торопливо пересекла двор и юркнула в соседнюю подворотню. Андрей мысленно ей посочувствовал. Местечко еще то. Чтобы ходить здесь в темное время, газового баллончика маловато. Да и есть ли у бедняжки газовый баллончик? Удивительна косность среднего петербуржца. Средства защиты, тот же самый безлицензионный «Удар», можно купить, и недорого (жить – дороже), в десятке магазинов, однако ж…
Ласковин еще раз поглядел на решетку и решил не рисковать. То есть рискнуть и попытаться войти через дверь.
Первым делом он избавился от света на площадке. Не пришлось даже лампочку разбивать – выключатель оказался рядом. Затем отстучал на двери пару тактов «Похоронного марша». Вполне конспиративный код. И многообещающий.
Но взять на хапок не удалось.
– Кто это? – осведомился изнутри мужской голос. С большим подозрением осведомился.
– Я,– честно сказал Ласковин. И добавил: – Открывай, брат. Ужин пришел.
И приготовился вышибать дверь: слишком уж дешевая покупка.
Но тот, кто внутри,– купился.
Дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял квадратного телосложения мужик и подслеповато щурился в темноту.
– Заходи,– сказал он.– Я думал, ты к двенадцати…
Что он думал кроме этого, Ласковин не узнал. Потому что пробил май-гери в обтянутую джинсами выпуклость. Даже очень толстая джинсовая ткань – неважная защита от май-гери. Даже если удар в четверть силы – Ласковин не собирался сделать квадратного евнухом. Пока не собирался.
– Уй,– придушенным голосом сказал коренастый.
Ему было очень больно, и Ласковин немедленно применил обезболивающее: ребром ладони по шее.
С «медиумом» в руке он ворвался внутрь…
Врагов больше не было. Квадратный, обмякшей тушей валявшийся на полу, был единственным.
Просторная комната. Диван, стол, телевизор, испускающий мыльную пенку, огромный портрет Лешинова в черном облачении, занавеска, похожая на американский флаг…
Ласковин отдернул ее.
Прислонившись спиной к стене, в крохотном чуланчике сидел Федя.
– Федор! – позвал Ласковин.
Парнишка повернул голову. Лицо его было в ссадинах, а глаза пустые, как экран отключенного монитора.
Ласковин сунул пистолет в кобуру, потряс парня за плечо.
– Ну же, дружище,– с беспокойством проговорил он.– Очнись, это я!
Федя смотрел не мигая… и не узнавал. Ласковин шепотом выругался. Похоже, накачали парня какой-то дурью.
– Вставай! – Ласковин потянул Федю за руку.– Вставай, Федор, пойдем отсюда!
Парень поднялся. Похоже, просто отреагировал на слово «вставай».
Не отпуская руки, Андрей повел его к двери. Федя медленно переставлял ноги. Как тяжелобольной. Переступая через тело квадратного, споткнулся, и Ласковин с трудом удержал его от падения.
Оказавшись на темной лестничной площадке, Федя уперся, не желая двигаться дальше. Андрею пришлось приложить силу, чтобы свести его вниз. В итоге до машины они добирались минут пять. Наконец Ласковин усадил парня на заднее сиденье. И выехал на Гривцова.
Половина дела сделана. Ласковин освободил одного из двоих. Но никакого удовлетворения не испытал. Юра по-прежнему оставался в руках Лешинова, а вид Феди внушал серьезные опасения. На Вознесенском Ласковин остановился и, сняв куртку с совершенно безучастного парня, проверил его руки. Он был бы рад обнаружить след укола, но не обнаружил. Андрей вспомнил, как Лешинов демонстрировал ему «борьбу с преступностью», и помрачнел. Враг оказался способным на действия, бороться с которыми Андрей не умел. Он заскрипел зубами. Ярость жгучей волной поднялась изнутри.
«Спокойней»,– приказал он себе, и ярость ушла вглубь, затаилась, пульсируя где-то внутри, как огонь в газовой топке.
У Андрея оставался единственный козырь. Он вышел из машины, взял трубку таксофона…
– Слушаю,– раздался певучий баритон Зимородинского.– Андрей, ты?
– Я,– сказал Ласковин.– Слава, срочно нужна помощь!
– Что? – ровным голосом спросил Вячеслав Михайлович.
– Федор. И Юра. Я еду к тебе.
– В зал,– уточнил Зимородинский.
– Они… – начал Андрей.
– Потом,– перебил сэнсэй.– Не по телефону. И положил трубку.
Пустой и потому кажущийся непомерно огромным зал. Озабоченное лицо Зимородинского. Неподвижное, восковое лицо Феди. Хорошее юное лицо. Княжеский отрок из отечественной киношки.
– Да… – тянет Зимородинский, осторожно, как к чему-то хрупкому, прикасаясь к вискам юноши. На правом – кровоподтек, уходящий под ровную границу волос.
Ласковин всегда обращал внимание на руки людей и вдруг впервые замечает, какие тонкие пальцы у сэнсэя. Как можно драться такими пальцами? Как можно такими пальцами пробивать накачанные мышцы брюшного пресса? Однако можно.
– Да-а… – тянет Зимородинский, отодвигается от Федора, дергает себя за ус.– Да-а… Он поворачивается к Андрею:
– Ошибся ты, охотник…
