— Присаживайтесь, товарищ подполковник. Это же служебное помещение. Как я могу запретить? — холодно ответила Ольга.
Командир сел за стол, стул под ним жалобно скрипнул.
— Вот невестушка у меня… Характер — кремень. Обломает, чувствую, как солдата-первогодка. Как ты думаешь, Костя, у кого характер должен быть крепче: у мужчины или у женщины?.. Не знаешь? И я не знаю. Хотя на примере Ольги скажу, что совсем неплохо, если женщина неприступная как скала. А ты лезешь, рискуя каждое мгновение сорваться и свернуть шею. Но зато когда доберешься…
Ольга поставила перед Лаврентьевым стакан, но он отказался:
— Нет, пить не буду. Я уж лучше чайку.
— Чая нет, — печально произнесла Оля. Она уже пожалела, что открыла дверь.
— Это не проблема. — Евгений Иванович снял телефонную трубку. — Не «чего хочешь», а представляться надо установленным позывным. Вот тебе и «ой»! — сурово отчитал он телефонистку. — Дай столовую!.. Марь Сергеевна, организуй нам чайку! Да, в штаб…
Повисла долгая тишина. Костя теребил клочок газеты, Ольга смотрела куда-то в сторону. Лаврентьев взглянул на них, покачал головой, неторопливо поднялся.
— Ладно, не буду ждать. Недосуг…
Ольга с Костей вскочили, проводили командира взглядом. А тут и Марья Сергеевна заявилась с чаем, водрузила на стол, сладко приговаривая:
— Вот, специальной, командирской заварки… А сам-то придет?
— Придет-придет, — ответила Ольга. — Спасибо вам, Марья Сергеевна.
Женщина притворила за собой дверь, Костя тоже поднялся.
— А как же чай? — растерянно спросила Ольга.
— Спасибо, не хочется, — тихо ответил он и ушел.
На столе остались чайник с никому не нужным чаем и две бутылки.
Ольга повернула ключ в замке, выключила свет, бросилась на диван и, зарывшись лицом в подушку, расплакалась. Весь мир казался ей ничтожным, скупым, отвратительным и жестоким.
«Дура я, дура», — повторяла она, вздрагивая от рыданий, кусала уголок подушки, чтобы заглушить всхлипы; и слезы ручьями лились, а черствая, сухая наволочка набухала, становясь мягкой и теплой…
Костя, нахохлившись, пытался уснуть, но, поворочавшись на постели, включил свет, достал бумагу и стал писать стихи. Но мир не узнал их — все написанное Костя через час разорвал на мелкие кусочки.
А командир отправился проверять посты. Люди с зудящими от жажды войны душами, как волки, плели круги вокруг гарнизона, по ночам холодными огнями светились десятки глаз, настороженно выжидающих час броска… Днем эти глаза притворно потухали, но выдавал зубовный скрежет. ««Старший брат» не суетится, хочет принять сторону победившего», — оценивали непонятное поведение командира враждующие. А Лаврентьев и сам готов был поддержать кого угодно, лишь бы остановить кровавый раж.
Великий переход занял десять с половиной минут, включая организационные проволочки. За это время основная колонна вышла на дорогу, пересекла ее и без сопротивления вступила на территорию 113- го полка Российской империи. Прапорщик, стоявший на воротах, опешил, но препятствовать не стал: уж сколько всякого люду перебывало на территории — а с этими как-нибудь разберутся. Впереди гордо вышагивал Автандил. Шумовой, Сыромяткин и Зюбер несли на палках уцелевшие одеяла — некое подобие хоругвей… И уж за этой «знаменной группой» ковыляли, плелись, гомоня, смеясь и ругаясь, остальные больные. Где-то в середине шествия под руководством Карима несли Священную Кровать Малакиной. Оголенная панцирная сетка повизгивала, скрипела, как живая. Койка плыла над головами, словно маленький железный плот в море бушующих безумных голов. Прапорщик перекрестился: в этом зрелище было что-то неправдоподобное…
Из штаба как ошпаренный выскочил капитан Козлов. Сегодня он нес вахту дежурного по полку.
— Это что за процессия? — спросил он как можно более миролюбиво — с психами, известно, лучше по-аккуратному.
— Мы пришли с миром! — выкрикнул из толпы Карим.
— Зюбер хочет кушать!
— Тихо! — поднял руку Автандил и, слегка поклонившись капитану, продолжил: — Честный человек, посмотри на этих несчастных больных, им негде жить, никто их не накормит, не обогреет. Наш дом сгорел в пламени, у нас нет крыши над головой, у нас нет надежды, мы умираем…
— Ну а чем я могу помочь? — сердито пробормотал Козлов, оглядываясь по сторонам. Больные обступили его и с любопытством осматривали, некоторые даже пытались пощупать. — У вас есть свое начальство, директор, врачи…
— Нет никого! — патетически воскликнул Автандил. — Все исчезли, все разбежались, и даже последний, кто был, бросил нас, когда все загорелось… И мы пришли сюда строить свой новый дом.
— А почему именно сюда? Здесь воинская часть.
— Правильно! Вы армия, вы будете нас защищать! — обрадовался Автандил.
— Защищать, защищать! — заголосили больные.
Козлов пошел докладывать командиру. Тихие больные тут же опустились на корточки и оцепенели, как майские жуки в заморозки, неспокойные топтались на месте или же возбужденно ходили взад-вперед, натыкаясь на сидящих, а кто-то уже направился обследовать территорию.
— Товарищ подполковник, психи пришли, помощи просят!
— Час от часу не легче… С дежурного по КПП три шкуры содрать! Что мы, Армия спасения, что ли? Какой же ты дежурный, к чертовой матери! А еще разведчик! Должен был предвидеть…
— Товарищ подполковник, я ведь докладывал, что у них все здание выгорело! А предвидение — это не мое дело, я не футуролог.
— Лопух ты после таких слов, а не разведчик, — уже спокойней произнес командир. — Пошли посмотрим на эту психическую атаку… А что главное во время психической атаки, знаешь?
— Как говорила Анка-пулеметчица: подпустить ближе.
— Неправильно. Главное — не бздеть!
Лаврентьев вышел на крыльцо, обвел взглядом толпу. Скопище убогих и сирых шевелилось, взирая на него десятками глаз. Он покачал головой.
— Здравствуйте, товарищи выздоравливающие! — бодро произнес он, дабы сразу вселить оптимизм в больные души.
Ответили нестройно, но многие сразу догадались, что перед ними большой начальник.
— Ну что приуныли? Бросили вас, а вы и раскисли… Самоуправление ввести надо. Кто у вас старший?
— Я! — гордо ответил Автандил.
— Ты кто, врач?
Командир с сомнением оглядел больничную одежду Цуладзе.
— Нет, я больной.
— Молодец! Надо брать инициативу в свои руки. Что я могу предложить… В казармах выделим места для самых тяжелых. Там еще несколько семей беженцев живут. Потеснятся. А остальных могу расселить только в палатках. Насчет питания сложнее. Но с голоду умереть не дадим… А вот и наш врач идет. Синицын, принимай пополнение!
Костя прослышал, что полк наводнен умалишенными, и поспешил, зная, что чаша сия не минет его.
Командир сделал широкий жест рукой:
— Кормить продуктами из складов НЗ, с комдивом этот вопрос буду утрясать. А потом пусть городские власти разбираются сами: привыкли выезжать на военных. Только и делят должности, а городскими делами заниматься некому!
…Вечером Хамро покормил всех кашей с тушенкой НЗ, отчего больные сразу полюбили его. Проследив за трапезой, Костя ушел к себе — грустить и страдать. Он дал себе слово даже не подходить к Ольге, но уже через пятнадцать минут ему страстно захотелось, чтобы она вновь позвонила, ну как вчера…
После ужина, когда в окнах штаба зажглись огни и отблески их серебристо замерцали на листве
