Больше всего Короед опасался слов – «неоправданные расходы». Но пронесло.
– Дурак,– сказал Гришавин без особого, впрочем, гнева.– Зачем в дыру полез? Подождал бы, пока сам вылезет.
– Я хотел быстрее,– оправдываясь, пробормотал Короед.
– Быстро только мухи срут,– назидательно изрек «крестный папа».
– Я там бойца оставил. На случай, если вылезут.
Гришавин кивнул.
– Не вылезут – других наймем. Этого материала сейчас достаточно. А теперь исчезни, я гостей жду.
Короед вышел, все еще не веря, что гроза обошла стороной, а Гришавин вызвал секретаря.
– Дай-ка мне первого кандидата,– распорядился он.– Полковник, ты? – вальяжно сказал в трубку.– Гришавин. Надумал? Ну добро. Сейчас машину за тобой пошлю. Посидим, потолкуем… Какие дела? Никаких дел! Ты каких девочек любишь? Толстых? Ха-ха… Очень толстых? Есть. У меня все есть. Нет, не в Греции. Греция тоже у меня, вникаешь? Ну молодец! Жду.
Ласковин пообедал в кафешке около «Электросилы». Он иногда там обедал, если не хотелось ехать домой. А сейчас не хотелось. В машине у него лежали карты. Карты подземных коммуникаций двух районов. Шесть толстенных папок, которые, благодаря правительству, не любившему платить бюджетникам, обошлись Ласковину всего в двести тысяч. За четыре часа Андрей просмотрел все, что требовалось. И обнаружил, что из указанного колодца можно попасть практически в любую точку города. Очень утешительная информация. Перспективная гипотеза о том, что «Робин Гуд» в спецовке причастен к похищению Альбины Растоцкой, пока не опровергнута. Но и не подтверждена. Тупик. Аналогичный тупик и у официальных расследователей. Правда, Ласковин не проинформировал их о своих догадках.
Ласковин расплатился, вышел и направился к таксофонным автоматам.
Вставил карточку, набрал номер Зимородинского.
– Слава,– сказал он,– ты не мог бы к нам подъехать?
Двое наблюдали, как светловолосый человек в кожаной куртке звонит, потом, вытащив карточку, поворачивается и идет в сторону Благодатной улицы.
– Проверим,– предложил старший. Огляделся и тут же обнаружил пятерых омонов с автоматами, явно не знавших, к чему приложить молодецкую силу.
– Веди его,– бросил он второму, а сам направился к омонам.
– Простите,– очень вежливо обратился он.– Я видел, как вон тот человек подобрал пистолет. По-моему, боевой.
– Который? – хищно спросил самый молодой, прыщавый сержант.
– Вон тот.
Омоны ринулись сквозь толпу… а их осведомитель тут же потерялся.
Ласковина грубо схватили за плечо. Он рефлекторным движением смахнул руку, развернулся… и увидел наставленные автоматы. Менты.
– Стоять, сука! – рявкнул самый сопливый на вид.
– Стою,– холодно произнес Ласковин.
Руки чесались поучить их вежливости. Но ведь стрелять начнут сдуру. А вокруг люди…
– Как насчет представиться? – осведомился он.
– Сейчас я тебе представлюсь! – прошипел другой.– Руки за голову, ноги расставить! Серега!
Серега тут же с профессиональной ловкостью обшмонал Ласковина и сразу обнаружил пистолет.
На лицах омонов выразилось полное удовлетворение.
– Ага,– радостно сказал Серега и с ходу врезал Ласковину коленом в пах.
– Опаздывает,– недовольно проговорила Наташа.– Как всегда, опаздывает.
– Ничего,– примирительно сказал Зимородинский.– Я не спешу. Тем более мы не договаривались на конкретное время.
Он взял гитару, провел ладонью по струнам:
Пел он тихо, почти речитативом, и аккомпанировал так же тихо, а глаза стали мягкими и беззащитными. Таким Наташа не видела его никогда. Даже и представить не могла, что он может быть таким.
Наташа оперлась подбородком на ладонь, сказала задумчиво:
– Не знала, что ты играешь.
– Шутишь? – Зимородинский покачал головой.– Разве это игра? Так, для себя…
Он положил гитару на тахту, рядом с Наташей, провел ладонью над свечой. Пламя сразу удлинилось, потянулось к его руке, словно живое. Живое…
Надо бы записать»,– подумала Наташа. И тут же забыла. Рука Зимородинского гладила подлокотник, но Наташе показалось: пальцы его касаются не полированного дерева, а ее собственной кожи, такой же темной и блестящей.
– Ты сейчас какой-то другой, Слава,– сказала Наташа.
Зимородинский молчал.
Наташа взяла гитару, ей нужно было занять руки.
Зимородинский тут же откинулся в кресле, переплел пальцы, приготовился слушать.
Наташа села поудобней, перекинула ногу за ногу. У нее были очень красивые ноги. Редко какому мужчине удавалось не обращать на них внимания. Зимородинскому удавалось. Он всегда смотрел только в глаза. Или чуть-чуть глубже. Наташа чувствовала: он доверяется ей. Полностью. Не требуя ничего взамен. Отдаст ей все, что она попросит. Даже собственную жизнь. Слава ничего не говорил, но она поняла. Такая власть пугала и завораживала. Будто смотришь в пропасть…
«Мне надо на кого-нибудь молиться…»
Пальцы Наташи скользили по белым упругим струнам. Как по живому.
Наташа запнулась…
Наташа закрыла глаза, пережидая. Это нельзя петь!
Отошло. Наташа вздохнула, с трудом вспомнила прежние слова:
– Это, конечно, ты? – спросил Слава.
– Это, конечно, я,– Наташа тихо рассмеялась и отложила гитару.
На миг показалось: он услышал то, что она не посмела спеть.
– Мне хорошо с тобой,– проговорила Наташа.
Зимородинский медленно, осторожно взял ее руку, прижал к губам.
– А вот это уже не хорошо,– прошептала Наташа, чувствуя, как тепло его губ поднимается вверх, от запястья по плечу, к сердцу.
Зимородинский молча смотрел ей в глаза, и Наташа вдруг поняла: это все. Продолжения не будет.
