– Двое в углу, в отрубе, связанные – не из этих. Твои?
Ласковин, с трудом передвигая ноги, обходя трупы, идет в указанный угол.
– Да,– говорит он.– Мои.
Наташа и Зимородинский.
– Я так и понял,– кивает Вошь и показывает стволом автомата: – Там душ. Иди, смой с себя.
Ласковин смывал с себя чужую кровь и пытался осмыслить происшедшее.
Он свободен. Он и Наташа. И Зимородинский. Зато несколько десятков человек, из которых почти половина – женщины, мертвы.
«В Чечне убивают больше,– попытался он успокоить сам себя.– А это тоже война».
Не полегчало.
Спросить себя: «Поменял бы свою смерть на их жизни?»
Только честно, парень!
«Да,– сказал себе Ласковин.– Поменял бы».
Ему очень хотелось верить: так оно и есть.
«Да, поменял бы. Но только свою. Если бы они не тронули Наташу».
Но кто говорит о жизни? Жизнь – это бурая от крови вода, стекающая по бурому кафелю. Не строил бы он из себя целку, сыграл в их блядские игры, и девушка с ласковыми руками снова заплела бы косу и уехала домой. Живая.
Ласковин выключил воду. Всё, проехали. Мертвые мертвы. Пора позаботиться о живых. Подобрав чью- то рубаху, Андрей вытерся и отправился искать собственную одежду. Все-таки одну мысль он упорно не желал замечать. Потому что иначе ему придется убить самому. Того, кого убивать совсем не хочется.
Вошь возился около идола. Но веревки на Зимородинском и Наташе он уже перерезал. Андрей присел рядом: дышат ровно. Спят. Наверняка та дрянь, которую Наташе вкололи вчера. На подбородке девушки – характерный кровоподтек. Ударила какая-то сволочь. Гнев возник и растаял. Обидчик уже получил свое. И даже сверх того. «Сражалась моя девочка,– с нежностью подумал он.– За меня сражалась. Теперь спит. И Слава спит. Он тоже сражался за меня… и проиграл. А выиграл… Кто?»
Подошедший Вошь крепко взял его за плечо:
– Не шевелись.
Короткий болезненный укол, жжение под кожей.
– Взбодрит,– сказал Вошь.– Понесешь девушку.
– Мы что, так и уйдем? – спросил Андрей.
– Хочешь пошарить у них в закромах?
Ласковин покачал головой. Он имел в виду другое.
– Похороны будут пышными,– свирепо произнес Вошь.
И вдруг, сорвав с плеча автомат, выпустил очередь в голову идола. Ласковин услышал, как, взвизгнув в воздухе, врезались в дерево пули. Красный гневный лик искромсали белые неровные оспины.
– У нас старые счеты,– свистящим, недобрым голосом объяснил Вошь.
Ласковин не понял. Или сделал вид, что не понял.
– Так его не свалить,– буркнул он.
– Вот это точно! Бери девушку и пойдем.
Без особых усилий Вошь вскинул на плечо, мешком, Зимородинского и зашагал к выходу. Андрей бережно поднял Наташу. Вколотое снадобье уже подействовало – его больше не шатало. Красный деревянный истукан злобно смотрел им вслед.
Внизу на дороге выстроилась цепочка машин. Ласковин узнал «жигулек» Зимородинского, спустился, с облечением усадил Наташу на снег, спиной к дверце. Девушка глубоко вздохнула, но не проснулась. Вошь проделал то же самое с Зимородинским.
В кармане у Славы нашлись ключи. Ласковин открыл машину. Вдвоем они устроили спящих на заднем сиденье. Ласковин завел мотор, собрался ехать…
– Погоди,– остановил Вошь.– Еще несколько минут.
Приглушенный удар грома. Спустя мгновение машину слегка качнуло, потом еще раз. Из взломанного люка выбросило пыльный клуб. Снег вокруг почернел.
– Я сказал: пышные похороны,– удовлетворенно произнес Вошь.– Теперь можешь ехать.
Прохов встрепенулся – кто-то на него глядел. А-а-а… Красавица с портрета. Не понравился ей Сергей Прохов, сразу видно. Еще бы, Проховы – не какие-нибудь Вяземские-Салтыковы. Черная кость. «Зато,– подумал Сергей,– не немцы и не татары – чистый славянский корень». Так наставник сказал. Значит, так и есть.
– Не любишь,– негромко сказал Прохов бальной красавице.– Зато правнучка твоя полюбит, ясно?
И тут его скрутило. Так что света не взвидел, мир с овчинку показался. Так худо, что хуже некуда. Даже не ощутил, как кулем свалился на ковер. И сколько провалялся – тоже не знал. Как сумел глаза разлепить, увидел угол окна, стул и нижний край занавески.
С превеликим трудом приподнял непослушное тело, так и не осознав, что произошло.
– Эй… – позвал чуть слышно.– Эй… Олег… Помоги…
Глянул, а Олег уже в дверях стоит. И лицо у него – жуткое.
Глава шестнадцатая
Когда Ласковин с Наташей подъехали к дому, было около полуночи. По дороге почти не разговаривали. Уловив нежелание Андрея говорить о случившемся, девушка тактично воздерживалась от вопросов.
Наташа пришла в себя, когда они уже подъезжали к дому Зимородинского. Слава, к счастью, пробыл в беспамятстве еще полчаса. За это время Вошь с Ласковиным подняли его наверх и уложили в постель. Славина жена – Наташа видела ее впервые —держалась так, словно ей каждый вечер привозят избитого мужа. Наташе сразу вспомнилось, как Слава и Николай точно так же привезли к ней Андрея. И что она тогда чувствовала. Поэтому Наташа не поверила спокойствию этой полной круглолицей женщины. И напрасно. Зимородинский знал, кого брать в жены. Знал, что ей не раз придется вытаскивать его с той стороны. Знал: если однажды муж навсегда останется там, а ей придется в одиночку выжить и поднять детей, она это сделает.
Вот и сейчас, когда они втроем (Вошь ушел сразу) раздели и уложили Зимородинского, жена его наотрез отказалась от Наташиной помощи, позвонила своему врачу, а Андрея с Наташей вежливо, но решительно выставила за дверь.
Домой Ласковин поехал на славиных «Жигулях». Не хотелось ему ловить тачку, лучше рискнуть и без доверенности прокатиться на чужой машине. Доехали же до города без проблем. И вообще, свой ковш неприятностей они сегодня уже выпили. Так полагал Андрей. Но ошибался.
Ласковин припарковал «Жигули» Зимородинского на обычном месте у стены.
Наташа все время массировала висок.
– Голова болит? – спросил Андрей.
– Немного. И устала.
– Сейчас отдохнем, родная.
Не тут-то было. Едва Ласковин открыл дверь машины, из темноты материализовался Федор Кузякин.
– Андрей Александрович!
– Ты что тут делаешь? – со вздохом поинтересовался Ласковин.
– У вас в доме засада! – сообщил Федя.
Андрей вздохнул еще раз. Что за жизнь такая!
– Садись в машину и рассказывай.
Пока Федя говорил, Ласковин открыл аптечку, проглотил таблетку, еще одну протянул Наташе:
– Извини, малыш, запить нечем.
Хорошо хоть пенталгин нашелся. Удивительно, учитывая крайнюю нелюбовь Славы к традиционной фармакологии.
Федя закончил, замолк в ожидании. Ох, как Ласковину не хотелось драться! Тем более в Наташиной квартире. Довольно в ней уже набезобразничали. Будь он один, повернулся бы и уехал. Но что подумают
