искушенностью матери не обладал. Пардус – он и есть пардус. Прыжок, лязг зубов, хруст костей – и великое княжество киевское прирастает еще одним уделом.
– Говори, ромей, – нетерпеливо бросил Святослав, поскольку Калокир не торопился излагать свою новость – выдерживал театральную паузу.
Патрикий откашлялся, окинул орлиным взором княжьих ближников: Икмора, Свенельда с сыновьями, Мстишей и Лютом, Духарева, Тотоша угорского, Бранеслава, княжича полоцкого, ярла Гуннара по прозвищу Волк, Устаха, полоцкого воеводу, и еще дюжины полторы бояр, воевод и предводителей дружин подвластных и дружественных Киеву княжеств. Калокир удостоверился, что все слушают внимательно, слегка поклонился великому князю и произнес:
– Хан Гюйче принял золото булгарского кесаря.
– Вот змей подколодный! – воскликнул Икмор.
Воеводы загомонили, но Святослав поднял руку, и шум мгновенно стих.
– Откуда знаешь? – в наступившей тишине негромко спросил князь-воевода Свенельд, самый старый из присутствующих. И, пожалуй, самый уважаемый. После Святослава, конечно.
– Есть у меня послухи в печенежском стане. – Выговор у Калокира не ромейский, а южный, тмутороканский. Неудивительно, ведь родился Калокир по соседству, в городе Херсоне. – Этим послухам можно верить.
– И сколько дал царь Петр хану Гюйче? – полюбопытствовал Тотош.
– И за что дал? – вставил княжич Бранеслав.
– За что дал, ясно: чтоб в спину нам ударили, – ответил Калокир. – А сколько – не знаю. Должно быть, достаточно.
– Если на нашу мерку пересчитать – сорок восемь гривен, – сказал Духарев.
И с удовольствием пронаблюдал изумленную физиономию ромея.
– Откуда знаешь? – выдавил Калокир.
– Послухи, – невозмутимо произнес Духарев. – В печенежском стане.
Святослав усмехнулся. Новость Калокира не была для него неожиданностью.
– Молодец, братко, – сказал он патрикию. – Теперь мы точно знаем, что
– Сорок восемь гривен? – усомнился патрикий. – Ты уверен, воевода? Чтобы за такую малость пацинаки рискнули на нас напасть? Сомнительно.
– Они и бесплатно нападут, – проворчал Икмор. – Если выгодный случай представится. Зря мы с ними союзничаем. У меня младшая жена – дочь печенежского большого хана, а всё равно я им не верю.
– Я им тоже не верю, – сказал Святослав. – Но они могут быть полезны. А кусок, который им Петр кинул, нам только на пользу. Как верно заметил Калокир, сорока восьми гривен слишком мало, чтобы наполнить их волчьи желудки. Это золото их только раздразнило. Но ты, Икмор, тоже верно говоришь. Коли выгодно будет, копченые все договоры забудут и на спину нам прыгнут. Да только невыгодно им сейчас с нами ратиться. Там, – князь махнул рукой в сторону Дуная, – булгарское царство. Там добыча побогаче.
– Так ли уж богаче? – заметил Тотош. – Обеднела Булгария. Нам бы самим хватило…
– Не стоит шкуру неубитого медведя делить, – неодобрительно произнес Свенельд.
Тотош не понял.
– Поговорка такая, – пояснил отцовы слова Мстиша. – Дурная примета: прежде сечи о добыче говорить. Сперва надобно булгарское войско разбить.
– Разобьем, – беспечно бросил Тотош. – Мои молодцы хоть сегодня через Дунай переплывут…
– …И булгарские катафракты их тут же обратно в реку скинут, – насмешливо произнес Лют.
У них с Тотошем был давний спор: кому первому высаживаться.
Впрочем, спорить они могли сколько угодно, решать все равно будет Святослав. А Святослав уже все решил…
Военный совет закончился, воеводы покинули шатер.
Сергей Духарев вышел наружу вслед за Свенельдом, потянулся, хрустнув суставами, принюхался… Вкусно пахло жарёнкой. Долго они заседали, часа три. Сергей успел проголодаться. Но ужинать он будет не здесь, а со своей дружиной.
Расторопный отрок уже подвел воеводе коня, соединил руки «подножкой». Вообще-то Духарев был еще вполне способен самостоятельно забросить свои сто с лишком килограммов плоти и экипировки на конскую спину, но в такую жару попусту напрягаться не хотелось, и он помощью не пренебрег: оттолкнулся сафьяновым сапожком от мозолистых ладоней отрока, мягко опустился в вытертое до блеска маленькое степное седло, небрежно подхватил поводья, но послал коня не уздой – шенкелями.
Княжья стража расступилась, пропуская воеводу… И его тут же окружили собственные гридни.
– Серегей, погоди!
Духарев оглянулся и увидел Устаха.
– Поснедаем вместе? – спросил полоцкий воевода.
– Нет возражений, – согласился Духарев. – Только из моего котла.
– Почему же – из твоего? – запротестовал Устах. – Вчера – из твоего, позавчера – тоже…
– Друг мой, у тебя кто нынче куховарит?
– А я почем знаю? – пожал плечами полоцкий варяг. – Кто-то из отроков. Чей черед, тот и куховарит.
– Вот именно. А у меня куховарит не гридень, а повар. Потому что баранина – это тебе не свинья лесная. Баранину приготовить – уметь надо.
– Совсем ты, Серегей, оромеился, – фыркнул Устах. – Прям как Калокир стал. Нам, варягам, – всё снедь, что мясо.
– Поехали, поехали! – засмеялся Духарев. – От хорошей стряпни еще ни один варяг ромеем не стал.
Лагерь русского войска растянулся вдоль дунайского берега едва ли не на поприще. Хотя собственно руссов – варягов, полян-деревлян, нурманов и прочих, присягнувших лично великому князю Святославу или его воеводам, – было не более двадцати тысяч. Еще тысяч десять составляли дружины союзных и подвластных Киеву владык: князь-воеводы Свенельда, князей полоцкого, черниговского и иных, помельче. Еще столько же – из охотников: примученных недавно лесовиков-вятичей, вольнолюбивых новгородцев, тмутороканцев, ясов, касогов, славянских ополченцев, хотя и знавших, с какой стороны браться за копье или как натягивать боевой лук, но вряд ли способных выдержать удар тяжелой конницы или выжить в кровавой степной «карусели».
А вот для двадцати тысяч печенегов – организованных, предводительствуемых большими ханами Гюйче и Кошту, и «приблудных», из мелких ватажек, слетевшихся на запах крови и золота, – степная война была источником хлеба насущного. Еще были восемь тысяч союзных угров дьюлы Такшоня, приведенных его сыном Тотошем… Внушительное войско, ничего не скажешь. Глянешь с седла – конца-края не видно.
Однако по-настоящему опереться великий князь киевский мог едва ли на половину сошедшегося под его знамя воинства. А за копчеными-печенегами и вовсе нужен глаз да глаз…
Солнце уже покатилось к закату, когда к Духареву прискакал гонец от великого князя: снимаемся.
Полторы сотни варягов, дружно ухая, спихнули «Морского коня», духаревский морской драккар «шведской сборки», во взмученную воду Дуная. А еще через несколько минут закачались на мелкой волне остальные корабли духаревской дружины: боевые русские лодьи. Эти были поменьше трофейного драккара, но тоже хороши: две сработаны тмутороканскими корабельщиками, одна – смоленскими, остальные – своими, киевскими. Каждая могла нести полсотни воев в морском походе, а вмещала при необходимости и полторы. Это была не вся духаревская дружина – только отборные гридни, опытные, отменно экипированные и умелые в пешем бою. Таких во всем войске Святослава было не более пяти тысяч. Но им в стратегическом замысле великого князя киевского предназначалась главная роль…
Мимо, подгоняемые слаженными ударами весел, прошли головные корабли Святослава.
– Йонах! – крикнул Духарев умостившемуся на верхушке мачты Машегову сынку. – Как там, на том
