Одиннадцать тысяч конных русов, соединенные дружины лучших гридней Святослава, Свенельда, Икмора и Духарева обрушились на печенежский стан в рассветных сумерках. Упали внезапно, как ястреб на цаплю. И не со стороны реки, откуда их ждали, а с Дикого Поля.
Засланные пластуны бесшумно зарезали редких караульщиков – и пошла кровавая потеха!
Так любили нападать сами печенеги: накатить из сумеречной мглы на спящих – и бить-рубить под рвущий уши визг.
Теперь получили той же монетой. Только не под пронзительный визг степных разбойников, а под леденящий сердце варяжский волчий вой.
Духарев шел во второй линии атаки, сразу за гриднями великого князя.
Сергей летел, приникнув в конской гриве, гоня впереди себя рождающийся где-то в середке живота вибрирующий вой. В правой руке – меч, в левой – легкая, бритвенно-острая сабля. Рядом, чуть опережая, – ближние гридни, тоже бросив поводья, клещами ног обхватив лошадиные бока, кто – с клинками, кто – с изготовленными луками. А слева и справа, растянувшись на две сотни шагов, – вся его дружина. Сергей, не глядя, чувствовал ее, как птица чувствует крылья.
Первая волна уже прокатилась по лагерю степняков, выбив, выкосив всех, кто не спал, кто вскочил, готовый дать отпор внезапному нападению. Теперь печенежский стан лежал перед Духаревым, как ощипанный гусь. Выпотрошить – и на вертел.
Пели русские стрелы, сшибая вскакивающих спросонья заполошенных печенегов, навылет прошивая кожу кибиток.
Прямо перед Духаревым возник из ночной дымки высокий шатер. Сергей гикнул, и Калиф с галопа ударил в шатер прикрытой стальной кисеей грудью, опрокинул, завизжал не хуже печенега, толкнулся ногами от мягкого, споткнулся. Духарев, откинувшись назад, помог коню удержать равновесие, полоснул мимоходом саблей по шевелящемуся под тканью, и дальше, дальше…
Печенежский лагерь кончился внезапно. Духарев еле успел осадить коня, чтобы не сшибить Святославова конного гридня, одного из тех, что оцепили стан и били тех копченых, что пытались уйти.
Духарев пронзительно свистнул, останавливая своих. И еще раз засвистел, разворачивая в новую атаку.
Минут через десять всё было кончено.
Из шести тысяч Хоревой осталось не более трехсот. Да еще те копченые, что были не в стане, а с табунами. Эти сейчас удирали без оглядки, неся в степь весть о возвращении страшного князя-пардуса.
Понурые, потрепанные печенеги стояли посреди разгромленного лагеря и ждали воли Святослава. То есть – ничего хорошего. В лучшем случае – позора, в худшем – смерти. Каждый наверняка сейчас мысленно хулил своего большого хана, который опрометчиво привел их к стенам Киева.
Большой хан Кайдумат тоже был здесь. Стоял, спутанный арканами, и мрачно смотрел в землю. Пять минут назад он сам искал смерти, но умереть в бою ему не дали. Спутали, стреножили, как жеребца, назначенного в заклание.
Недавно всевластного хана подтащили к князю, бросили его к ногам жеребца.
– Поднимите его, – велел Святослав.
Подняли.
– Зачем пришел? – по-печенежски спокойно спросил князь.
– К тебе в гости, – хан поднял голову. Лицо – в пыли и крови. Но в глазах нечаянная надежда. Вдруг – жизнь? – Я тебе не враг, великий князь. Хоть у воинов своих спроси! Я их в город пропустил.
– Пропустил, значит? – произнес Святослав, будто бы раздумывая. – Моих воинов – в мой город. А мог бы не пропустить?
– Мог бы!
– Не пропустить моих воинов, на моей земле, в мой город?
Кайдумат сообразил, что ляпнул не то:
– Я могу быть твоим союзником, – не очень уверенно произнес он. – Хоревой – могучие воины!
Длинные усы князя дрогнули – князь усмехнулся.
Уцелевшие степняки, сбитые в кучу дружинниками-русами, могучими не выглядели.
– На моей земле только я решаю, кому и куда идти, – сказал Святослав.
– Да, да, ты, князь! – поддакнул Кайдумат.
– …А когда меня нет, решает мой сын, – не обращая внимания на слова печенега, продолжал Святослав. – Или ты, хан, решил, что теперь великий князь киевский – ты?
Кайдумат подавленно молчал. Он понял, что надеялся напрасно.
– А союзники такие мне не нужны, – холодно сказал Святослав. – Вы никчемные воины, Хоревой. Икмор! Убить всех!
И покинул разгромленный стан.
А через некоторое время у киевских ворот протрубил рог, деревянный брус засова со скрежетом вышел из пазов, створы распахнулись, и стольный град Киев принял своего князя.
Глава седьмая
Княгиня Ольга слегла в день победы. Словно только ждала возвращения сына, чтобы ослабеть.
А Киев праздновал освобождение. Ставили столы на майданах. Катили вниз бочки пива и медовухи из княжьих погребов. Теперь беречь ни к чему – снята осада. Чудным образом прознав о том, что печенегов разбили, еще до полудня подошли к Подолу первые лодки с той стороны Днепра: с дичью, рыбой, блеющими овцами. Но продовольствия в городе теперь хватало. Все запасы печенегов (а их незваные гости награбили немало), их табуны, бурдюки с вином и кумысом достались победителям.
Киев гулял. Всем было хорошо: от последнего холопа до самого великого князя. Все отдыхали. Разъехались по домам гридни – у кого были дома. У кого семей не было, или – остались далеко, простали чарку за чаркой в Детинце, славя удачу своего батьки. Всё удается великому князю Святославу. Вятичей взял, хузар взял, «черных» булгар побил, ясов с касогами примучил, на службу себе привел. Придунайские земли булгарские под себя взял. С ромеями дружен, печенегов держит как псов цепных, а сорвутся – башку разобьет. Хорошо Киеву под таким князем… Пока он рядом.
– Зачем ты печенегам отдаться хотела? – спросил Святослав.
Только к вечеру сумел сын выбраться к матери. Дружина не отпускала. Прошел через двор в Ольгину часть. Здесь было тихо и пустынно. Теремные девки и холопы ушли веселиться.
«Оставили княгиню одну! Всех выпорю!» – раздражаясь уже только одной этой пустотой и тишиной, подумал Святослав, поднимаясь в горницу.
Но княгиня была не одна. С ней была жена воеводы Серегея, лекарка Сладислава. От этого настроение у князя окончательно испортилось. Сладислава напоминала ему жену, умершую, пока он был в походе. Сколько с тех пор у Святослава было наложниц… А свою угорочку-жену забыть не мог. Из всех сыновей, от него рожденных, Святослав признал только троих: Ярополка да Олега. Еще Володимира. Матери его князь уже и не помнил. Но тот все же первенец.
– Выйди, – коротко бросил князь Сладиславе.
Женщина молча поднялась, взяла тяжелую книгу, из которой княгине читала, поклонилась (не в пояс, только – головой) и вышла.
Святослав опустился на стул, прежде занятый лекаркой. Жилистый, широкий. Воин. И пахло от него, как от воина: потом, дымом, железом. Пришел, а что говорить – не знал.
– Здавствуй, мать.
– Здравствуй, сын.
– Хвораешь?
– Сам не видишь?
– Вижу.
Помолчали. Потом князь не удержался, спросил о том, что мучило:
– Ты зачем печенегам отдаться хотела, мать?
Ольга ответила не сразу. Лежала, опираясь на подушки, смотрела на сына. Лгать ей не хотелось. Ложь
