Добрыня из-за спины сотника подавал князю знаки: мол, помягче с ним.
Владимир не внял.
– Что-то не припомню, чтоб я звал сотника Путяту, – заметил он.
Вместо ответа сотник снял боевой пояс. Затем стащил с плеч простую, без изысков, чешуйчатую бронь, сдернул через голову подкольчужник и задрал широкий рукав рубахи. На мощном плече боевых отметин было вдосталь, однако показывал Путята князю не следы, оставленные оружием, а выжженную каленым железом метку: солнечное колесо, бегущее по Кромке. Знак Хорса.
Владимир кивнул, и Путата опустил рукав.
Пока сотник облачался в броню, Владимир молчал. Когда же Путята затянул пояс, князь спросил:
– И много вас таких – в Смоленске?
– Довольно, чтобы открыть тебе городские ворота, – солидно пробасил Путата. – А вот с посадником Фрёлафом и его нурманами ты уж сам договаривайся.
– Открой нам ворота, – сказал Владимир. – Займем город – тогда и с посадником решать станем.
Старый, еще Игорем посаженный нурман Фрёлаф был всегда верен Киеву. Он хорошо знал, что киевский шмат сала толще новгородского. Вот почему Владимир даже не пробовал с ним договориться. За тридцать лет смоленского наместничества Фрёлаф мог сам купить кого угодно. И кремль в Смоленске был крепкий. С полоцким не сравнить. Однако крепость сильна в первую очередь людьми, а не стенами. Ближняя же дружина Фрёлафа – нурманы. И они далеко не так богаты, как сам наместник. С ними договориться легче. Особенно если кое-кто откроет для Владимира городские ворота.
Глава двадцатая
Поход на юг. Удачное начало
Многочисленное разноплеменное войско Владимира двинулось в поход, едва вскрылись реки.
Впереди, на тридцати лодьях, шли сам князь и ближняя дружина. За ним – на драккарах, длинной вереницей, нурманы и свеи – наемники и союзники.
За свеями – на снекках, насадах и иных наскоро срубленных однодревках [22] – многочисленное ополчение: новгородцы, плесковцы, меря и чудь, кривичи и весяне. Много народу набежало к Владимиру за минувшие полгода, когда подросла его слава. Одним хотелось принять участие в разграблении богатого юга, другие и впрямь думали, что идут драться за веру пращуров. Очень бодрит, когда ты точно знаешь, что на твоей стороне боги, а значит, и победа.
На волоках могучую рать уже ждали. Добрыня заранее все подготовил и предупредил артельных, что все будет по-честному. Всем заплатят, и никакого разбоя. Для поддержания порядка были выделены особые люди. И порядок – был. «Победоносная» армия росла. По пути к ней присоединялись разноплеменные искатели удачи. Всяк надеялся обогатиться. Киева не боялись. Говорили друг другу: Ярополк не смеет выйти в чисто поле. Сидит в Киеве и дрожит от страха.
Из Новгорода вышла тридцатитысячная рать. К Смоленску подошла уже пятидесятитысячная.
Путята, как и обещал, открыл Владимиру ворота. Лучшая часть войска вошла в город, чинно, без грабежа. Городская старшина сама выставила владимирским воям кормление. Путята стал владимирским воеводой, старшим над полками радимичей и дреговичей. Нурманов, засевших в кремле, Владимир вызвал на переговоры.
Фрёлаф в ответ предложил принять Владимира в кремле. Но – без дружины. В заложники дал сына и племянника.
Владимир явился в кремль в сопровождении Добрыни, Дагмара, Торкеля, Сигурда и Олава. Были с ними еще десять дружинников. Для почета.
Старый Фрёлаф слыхал, что в войске Владимира немало нурманов, однако, увидев в посольстве сразу троих, – удивился. Особенно же – присутствию нурманского отрока.
– Конунг нурманский Олав Трюггвисон, – представил его Владимир. – Ныне – в моей дружине.
Фрёлаф удивился. Мягко говоря. Удивился он и присутствию ярла Торкеля, с коим они были отдаленными родственниками. Свейского ярла Дагмара он тоже знал. С его отцом они как-то вместе ходили в вик. Старый посадник оглянулся на своих: в большинстве тоже нурманов, опытных воинов и молодых, родившихся здесь или пришедших на Русь, опасаясь преследований конунга Харальда Серой Шкуры. Многие из них знали и уважали конунга Трюггви и сожалели о его несчастной судьбе. А вот, оказывается, не так уж его судьба и несчастна. Оказывается, есть у него сын.
Оглянулся Фрёлаф – и сразу понял: всё, на что он может рассчитывать, – это почетная сдача. И торговаться можно лишь о том, какую долю нажитого Фрёлафу удастся сохранить.
Но Владимир еще раз его удивил.
– Ты верно служил моему деду Святославу и отцу Игорю, ярл, – сказал он по-нурмански. – Теперь послужи мне. Согласен?
– Я уже стар, – сказал Фрёлаф. – Как насчет моего сына Асбьёрна? Он – славный воин.
– Славный, – согласился Владимир, хотя ничего особо славного о сыне Фрёлафа не слышал. – Но такой славный воин не должен сидеть на месте, иначе растеряет свою славу. Пусть Асбьёрн идет со мной и покажет свою храбрость в битве. Тогда, клянусь Перуном, он получит не только это место, но и хороший лён в кормление.
На том и порешили.
Кроме сына Фрёлаф отдал Владимиру почти весь запас фуража, имевшийся в его амбарах и кладовых. Это было очень важно, поскольку людей можно кормить и рыбой, а лошадям по весеннему времени – голодно.
Через семь дней войско Владимира двинулось дальше. Рать эта числом достигала уже шестидесяти тысяч. Огромная сила. Теперь Владимир мог действительно потягаться с Ярополком.
Глава двадцать первая
Воинская удача гридня Богуслава
Так вышло, что войско Владимира Славка увидел одним из первых. Он возвращался посуху из Чернигова, куда был послан испросить у тамошнего князя, дальнего родича Ярополка (и Владимира, естественно), помощи против северян.
Черниговский князь, природный варяг и сын варяга, поклонявшийся Перуну и собственному клинку, в помощи отказал. Дескать, киевскому столу он верен, но свара между Ярополком и Владимиром его не касается. Пусть братья сами разбираются, кто из них старше. Воевода черниговский Претич в приватной беседе заверил Славку, что с родом его по-прежнему в большой дружбе, против христиан зла не имеет, а отца Славкиного и брата Артёма очень даже уважает за воинскую славу и отменную храбрость. Однако ж на стороне Ярополка выступать смысла не видит. Каждому ясно, что нет у Ярополка удачи. Дело ли тут в ромейском боге, которому князь кланяется, или в самом князе – уже неважно. И союзничать с Ярополком нельзя. Вот тот же Роговолт был Киеву союзником – и что теперь с Роговолтом? Опозорен и мертв. А дочь его, которую Ярополку в жены прочили, теперь у Владимира в наложницах. Да будь на месте Ярополка тот же Славка – разве ж он спустил бы недругу такое безобразие?
Славка вынужден был согласиться: точно не спустил бы. Уж он бы точно не спустил!
То есть Претич искренне сочувствует Славке и родичам его, которые по долгу присяги вынуждены будут биться на неудачливой стороне, но в Киев не придет. Ни он сам, ни люди его, ни кто бы то ни было из черниговцев. И так же поведут себя жители и других градов и городков, союзных и подданных Киеву. Был бы Ярополк больше похож на собственного отца, тогда – другое дело. Хотя, будь он похож на отца, помощи союзников ему бы и не потребовалось.
Вон Лют Свенельдич с несколькими тысячами воев Владимира из его собственного города выкинул. Верную службу сослужил Ярополку…
И где теперь воевода Лют?
В Ирии.
Вот то-то.
Словом, возвращался гридень киевский Богуслав Серегеич ни с чем…
И напоролся на передовой дозор Владимира. По счастью, был Славка не один. С ним ходили в Чернигов старый друг Антиф, хузарин Лохав из отцовской дружины и сотник Сваргун с большим десятком воев.
В посольстве старшим был Славка (по роду своему), однако ж в поле старшинство отходило к
