Филя, выбрал не случайно. Если мне не изменяла память, в мужском отделении на стойке банщика стоял телефон.
Моя демонстративная самостоятельность напоминала решительную атаку на усадьбу, осуществленную Танюшей полчаса назад. Но я был уверен, что в отличие от претенциозной телохранительницы способен просчитывать на несколько ходов вперед.
Первым делом я попросил Леду сесть за руль и немедленно ехать к мужу, ибо энергичный Панин обязательно припылит сюда спустя несколько минут после моего звонка в усадьбу. Затем я бесцеремонно выхватил из рук Татьяны коробку с ампулами, сунул ее под майку и вышел из машины.
Телохранительница с требованиями вернуть ей ампулы последовала за мной. Леда послушно укатила на черном чудовище, немного устав от вопросов, которые вызвали у нее наши с Танюшей любовные флюиды. Я раскрыл дверь банно-прачечного комбината и подошел к кассовому окошку. Татьяна не отставала от меня ни на шаг. Я кинул на нее недоуменный взгляд, но промолчал. Кассирша дала мне жетон и сдачу. Танюша недальновидно игнорировала кассу, и мне стало жалко девушку. Она жизнерадостно следовала за мной, как собачка за хозяином, который направлялся в театр, и не знала, бедолага, что собакам в театр вход заказан и она обречена быть привязанной к газонной ограде.
– Ты со мной? – поинтересовался я, останавливаясь у входа в мужскую раздевалку.
– Что ты задумал? – требовательно спросила Татьяна, пряча глаза.
– Помыться хочу.
– Не смей звонить Столешко!
– Ты мне приказываешь?
– Я тебе не доверяю.
– Я тебе тоже.
Завершив наш непродолжительный разговор вотумом недоверия, я раскрыл дверь и вошел в душную раздевалку, полную влажного тепла и противоречивых запахов. Татьяна не позволила двери захлопнуться перед ее носом, подставила ногу, оперлась плечом о косяк и уставилась на меня. Я протянул жетон банщику, взял ключ от шкафчика, веник, простыню и стал на ходу расстегивать куртку.
– Добрый день, девушка! – поздоровался банщик, налегая тугим животом на стойку и приглаживая черные усы. – Какие проблемы? Вы ничего не перепутали?
Я подошел к своему шкафчику, повернулся к Татьяне лицом, подмигнул и стал стягивать с себя джинсы. Какое-то тощее существо с прилепившимся к малиновой заднице березовым листом прошлепало к стойке. Татьяна не знала, куда девать глаза.
– Я прошу тебя… – произнесла она тихо, но тон был по-прежнему требовательным. Налобная шерстяная повязка немного съехала вниз, закрыла брови, и оттого лицо девушки казалось особенно мрачным и сердитым.
– Сквозняк делаете, – заметил банщик. – Вы или заходите, или отпустите дверь.
– Спрячься в женском отделении, – посоветовал я. – Там тебя Панин не достанет.
Татьяна не смогла больше торчать на пороге и с силой хлопнула дверью. Я разделся, завернулся в простыню, незаметно сунул под мышку коробку и подошел к банщику.
– Позвонить можно?
Я знал, какие условия поставлю Столешко, но еще не позаботился о собственной безопасности. Судя по тому, как быстро милиция отреагировала на появление Татьяны у проходной усадьбы, можно было не сомневаться, что я еще не закончу разговаривать со Столешко, а колонна «шестерок» во главе с Паниным уже будет приближаться к банно-прачечному комбинату. Когда следователь, шурша плащом, ворвется сюда и предъявит удостоверение, банщик охотно расскажет, как только что звонил молодой высокорослый тип худощавого телосложения, стриженный почти «под нуль», с темным от загара лицом и выгоревшими до пивной желтизны бровями и ресницами. Панин всех голых особей мужского пола поставит в строй. Он достанет меня и в парной, и в моечном отделении, и даже со дна бассейна вытащит.
Банщик уже поставил на стойку телефон, буркнул: «Минута – три рубля», а я еще не знал, как спасти себя. Конечно, можно было сказать Столешко всего несколько слов: «Перезвоню через несколько минут, стой у телефона», быстро одеться и побежать на почту. Но милиция столь же легко высчитает меня, когда я буду звонить с почты, и успешно накроет меня там. Жалкая провинция! Во всем городе было всего три- четыре телефона-автомата, расстояние между которыми самый разбитый автомобиль мог покрыть в считанные минуты.
Я поднял трубку и замер, словно не мог вспомнить номер телефона. Взялся за гуж, а коня-то нет! «Убежать через окно моечного отделения? – думал я. – Но куда я побегу голым, завернутым в простыню? А если сначала одеться, потом позвонить и выйти через дверь? Но где гарантия, что на улице я нос к носу не столкнусь с Паниным?»
Я опустил трубку на рычаги, пробормотал, что забыл номер, вернулся к своему шкафчику и увидел свое отражение в зеркале. Римский сенатор, ссутулившийся под гнетом проблем! И тут меня осенило. В раздевалке никого не было, и я быстро натянул на себя джинсы, подвернул их до колен, затем, словно кушак, обмотал вокруг пояса майку, затем куртку, связав узлом ее рукава, перекинул связанные шнурками кроссовки через плечо и снова накрылся простыней. Римский сенатор несколько поправился в талии, но из- под туники по-прежнему торчали голые ноги.
Коробку с ампулами я сунул за батарею парового отопления и запер дверку опустевшего шкафа на ключ.
Банщик ничего не заметил, молча принял от меня ключ, поинтересовался, вспомнил ли я телефон, и принялся заставлять холодильник бутылками с пивом.
Я набрал номер дежурки, повернулся спиной к банщику и отошел в сторону, насколько позволял провод. Напротив меня находилось закрашенное известкой окно, фрамуга была приоткрыта, с улицы доносилось чириканье воробьев.
Трубку сразу взял Столешко. Я узнал его по хриплому голосу. Дыхание его было частым и шумным.
– Я слушаю! – почти крикнул Столешко.
